Котов сменил в магнитофоне кассету и продолжал:

— Все эти подробности я рассказываю вам, чтобы вы поняли: следствию известен чуть ли не каждый ваш шаг, отпираться бесполезно. В ночь же на 22 июня вы еще раз хотели проникнуть в дом Полякова. Помешал милиционер. Что вы хотели там найти? Отвечайте, наконец!

— Скажу… — Квач дышал так, словно только что пробежал стометровку. — Все было так, как вы рассказали. Вы словно присутствовали там… — Он судорожно вздохнул. — Мы поссорились с Поляковым. Была бы причина, а то ведь из-за какой-то мелочи. И выпили немного, тем более что ему на работу нужно было, а вишь… Ударил он, а у меня кастет в кармане, я не стерпел… Видно, в запале перестарался. Ну а потом… потом вспомнил, как Поляков хвалился, будто бы привез с Севера самородок золота. Жаловался — не может реализовать. Раз уж так вышло, подумал: почему бы и не взять? Полякову это золото теперь ни к чему, да и никому больше он о нем не рассказывал. Напрасно искал. А тут ваш лейтенант. Принесло же его! Клянусь, я не хотел убивать его! Я был в безвыходном положении. Ну, отпустил бы я его с миром, а Полякова нашли — тут мне и крышка. Хотя и теперь…

Квач безнадежно махнул рукой, снял пенсне и принялся краешком платка вытирать лицо.

— Верите, признался и словно легче стало. — Он вздохнул. — Не жил эти дни, а мучился. Все проклял! Скажите: а лейтенант… живой?

Котов глянул на Бондаря. Тот кивнул.

— Живой, — сказал Котов. — Выкарабкался с того света. Надеялись, что умер?

Глаза арестованного вспыхнули и погасли.

— Вы обо мне совсем, как о звере, думаете.

— А вы и есть зверь! — не выдержал Ремез. — Злой и беспощадный. Вы были уверены, что убили Ванжу. Иначе бы давно бежали из города. Вам казалось, что вы недосягаемы, все концы спрятаны в воду. А лейтенант выжил.

— И не золото вы искали у Полякова, гражданин Квач, — проговорил Котов. — Никакого самородка у Полякова не было. Мы знаем, что вы искали.

— Золото! Золото! — истерично закричал Квач. — Я же признался! Я все сказал! Что вы от меня хотите? Ненавижу! Будьте вы прокляты!

Бондарь поднялся и медленно подошел к арестованному. Тот побледнел:

— Не бейте меня, не бейте! Я протестую!

— Успокойтесь! — с презрением сказал Бондарь. — Плохо вы думаете о советской милиции. У нас не бьют. Это у вас били, казнили, стреляли и вешали. Разве не так, господин Нарыжный?

Квач с ужасом смотрел на него. С побелевших губ сорвался шепот:

— Вы… вы кто?

— Вот что вы искали! — Бондарь резким движением поднес к глазам арестованного найденный в дупле снимок. — Вы хотели во что бы то ни стало уничтожить кричащее доказательство вашей принадлежности к гитлеровской зондеркоманде. Не остановились перед убийством! Поляков был не промах, этим снимком он держал вас в руках. Так или не так?

— Так! Так! Дайте воды… Воды! — Зубы стучали о стакан. — Я расскажу… Все! Потом, потом… Мне холодно.

Журавко, который до сих пор сидел молча, обратился к арестованному:

— Один вопрос. Скажите, Квач, или как вас там… Сосновскую утопили вы?

— Я не хотел… Клянусь, я не хотел! Он вынудил меня, он держал меня за горло. Вот мое терпение и лопнуло! Оттуда еще никто не возвращался, правда же? — Квач истерично хихикнул. Его трясло. — Оттуда он меня уже не достанет. Дудки! Ха-ха-ха…

— Страшный человек, — глухо сказал Журавко, когда за арестованным закрылась дверь. — Все-то он, видите ли, не хотел. Да за одну Сосновскую… — Полковник отвернулся к окну.

Бондарь пожал руки следователям:

— Поздравляю, товарищи! Нарыжного искали — зондеркоманда действовала в районе столицы республики, — но следы этого изменника Родины казались потерянными. Умело маскировался… Именно из таких, готовых на все, гитлеровцы и вербовали себе помощников. Как были они уголовными преступниками, так и остались ими до конца. Так же, как и их хозяева. Завтра вы еще раз допросите его, уточните детали. Далекого прошлого можете не касаться, это уж наша забота. А сейчас давайте прослушаем всю запись сначала. Не возражаешь, Сергей Антонович?

По ту сторону Днепра вдоль берега угадывалась темная полоса печенежских камышей, с левой стороны, за поросшими соснами холмами, выглядывало солнце.

Залитый лучами плес плавился бурунцами. Иногда бултыхало так, словно кто-то бросил большой камень. Удочки стояли неподвижно. По опыту Гафуров знал: жирует рыба — наберись терпения. Радуясь приходу нового дня, она гуляет в насыщенной кислородом воде, озорно выплывает на поверхность, а утомившись, спустится на дно в поисках поживы.

Гафуров поймал несколько лещей, прикинул на глаз улов и принялся сматывать удочки. Он не уважал людей, которые не умеют или не хотят перебороть собственный азарт: лови, пока ловится!

Лодка ткнулась в песчаную косу на Заячьем острове. Рахим выпрыгнул на берег. Остров встретил его птичьим щебетом, шорохами в кустах. После того, как он был здесь в последний раз, кусты и травы сплелись в сплошные заросли, а верба пустила новые побеги и, казалось, присела под тяжестью собственной листвы. Гафуров не стал обходить остров берегом, продрался через кустарник, раздвигая ветки руками. Все тут росло в добром соседстве: боярышник и терн, шиповник и крушина, ковыль, тысячелистник, овсяница, ситняг, полевица, типчак — целое царство красок и запахов. Запахи лились на него отовсюду, иногда ему удавалось выделить щекочущий аромат хрупкой льнянки, терпкую щедрость дикой мяты, острое дыхание шалфея.