— Родился! Только что родился молодой полубог! Он унаследует мою силу и владения мои!

Марена громко хлопнула в ладоши. Возле трона появился давешний мерзкий старикашка.

— Ломонос! — приказала Зима. — Найди Опоку. Вместе проследите, чтобы мой внук попал в безопасное место, но сами смертным не кажитесь. И сморите у меня, если что! — нахмурилась Марена.

Как только Ломонос вытек из зала морозным туманом, Зима, привлекая внимание остальных своих слуг, ударила об пол хрустальным посохом-скипетром:

— Все свободны! Кроме вас, смертные!

Оставшись наедине с людьми, Марена спросила калику:

— Что, удивлён, старик? Думаешь, с ума сошла старая, так радуется рождению какого-то полукровки! Как, думаешь ты, может радоваться жестокая богиня рождению новой жизни, когда на протяжении стольких веков она только и делала, что отнимала её у других. Да, я так не радовалась даже рождению своего сына Хлада. Я тогда была молода, беззаботна. Я только-только получила в свои руки власть и могущество, а связь с Чернобогом, в результате которой появился Хлад, была лишь платой за обретение этой силы. Я не любила Хлада, да мне и некогда было заниматься его воспитанием. В то время я упрочняла своё положение на новых местах, отвоёвывая для поклонения племена и народы у других богов. Благодаря поддержке Чернобога, мне удалось потеснить, а затем изгнать, царившую здесь до моего прихода старую Лоухи. Она покинула эти места, однако муж ее, Вил, не бежал вместе с ней, он задержался у племен живущих в лесистой Литве. Он никогда не упускал случая сделать мне какую-нибудь гадость. Какое было мне тогда, о сыне заботится. Он вырос, не зная любви и ласки, став безжалостным к людям. Им занимались мои подручные Ломонос, Опока, Буран и многие другие, из ненавидящих людское племя стихийных духов. Хлад загонял смертных в избы, не давая высунуть им даже носа, а любимым его развлечением стало украшение моего дворца ледяными статуями… из замороженных людей. Тогда мне была на руку эта жестокость, ибо, подчиняя новые племена и народы, как еще заставить их поверить в твои силы. Но это было давно. Теперь я не дорожу своей властью, хотя смертных до сих пор ненавижу, ибо, сжигая моё чучело, почти идол, они причиняют мне невыносимую боль. Сейчас, как ни странно, я бываю даже довольна, когда враг мой, на своем белом коне, в крыльчатых червонных перчатках, с огромным круглым золотым щитом в руке, приезжает меня изгонять из этой страны. Он очень красив, этот солнечный бог, его лицо прекрасно, его чудесные золотые волосы рассыпаются по плечам, когда, запрокидывая голову, он трубит в свой рог, вызывая меня на схватку. В последнее время я никогда с особой охотой не вступала с ним в бой. Но разве я виновата, что он сам непременно хочет сражаться, вместо того, чтобы сойти с коня и обойтись со мной как с нежной подругой. Ты знаешь, старик, я умею быть прекрасной, ведь облик бога — состояние его души… Я так одинока! И мысль о том, что для меня всё скоро кончится, сводит меня с ума. В этом ребенке я вижу будущее, вот почему он для меня так важен. Не сумев стать любящей матерью, я, может быть, сумею стать любящей бабкой, — закончив изливать душу, Зима замолчала.

Старик изумлённо посмотрел на Марену и спросил:

— Хоть и не верится мне в это — да ладно, а на кой мы тебе нужны?

Усмехнувшись, Зима ответила:

— Мне ты, старик, надобен, а твои недомерки меня не интересуют. Их просто Хлад по неведенью заодно с тобой прихватил.

— Уважь тогда меня, Хозяюшка, объясни, чем это я тебе так приглянулся?

— А тем, — Зима нарочно сделала многозначительную паузу и, ткнув в старика указательным пальцем, продолжила:

— Ты воспитаешь моего внука!

— Ну, нет! — возмутился старик. — Ещё только я пелёнки всякой мелюзге не менял и сопли не подтирал. Хотя нет, вру про сопли. Вот эти двое ко мне три дня назад привязались. И ещё ты тут со своими младенцами лезешь. Что я в няньки нанимался? Дай тебе волю — грудью кормить заставишь. А я служитель Богов! Недосуг мне с младенцами возиться! Если он родился — пусть мать с ним и возиться! Самое женское дело…

— Ты думаешь, после ледяных объятий Хлада кто-нибудь из смертных может выжить, да еще и ребёнка от него родить? — перебила Марена кричащего Селиверста. — Нет! Это я своей силой помогла ей продержаться, не умереть сразу, а успеть подарить мне внука. Хлад об этом даже не знает. Он, как обычно, воспользовался, а что дальше его уже не интересует. И планы свои, я ему до поры, до времени не открою.

Марена, взглянув на старика, криво усмехнулась.

— А тебя, старик, если вздумаешь противиться мне, наказать придётся. Нет, не убью, — ты смерти не боишься. А вот из спутников твоих хорошие ледышки получаться. Ну как, согласен ты заплатить за своё непослушание их жизнями? А, старик?

Зима торжествовала, зная, что Силивёрст не посмеет отказаться.

— Но почему именно я? — старик пребывал в недоумении.

— Давно я за тобой наблюдаю, Силивёрст, и постараюсь объяснить, чем ты для меня так важен. Ты многое знаешь и умеешь. Ты должен научить моего внука всему, что знаешь сам. Когда-то ты был одним из лучших воев, ходил на рать под прапорами всех князей со времен Рюрика. Значит, сможешь защитить ребенка от опасностей. А как подрастёт, обучить ратному делу. Да и к тому же, ты не просто хороший вой, а волхв-воин. Не даром ты служил под началом Олега Вещего. Много ты у него перенял. Да я и сама буду приглядывать за вами, только незримо. Пусть он не знает своего родства. Время придёт, и почувствует он, что может управлять силами не подвластными простым смертным.

Савраска, не останавливаясь, бежал по дороге ведущей к дому. Неподвижно сидящий в санях мужичок даже не пытался его направлять — он просто бессмысленно держал болтающиеся вожжи в руках. Но умное животное и без того знало, чувствовало своим лошадиным чутьём, в какой стороне находится конюшня с яслями, наполненными вкусным отборным овсом. Клубы пара, вырывающиеся из лошадиных ноздрей, оседали на шерсти, покрывая Савраску благородной сединой. Несмотря на то, что ветер стих, а снег перестал сыпать, мороз все же давал о себе знать. Мужик, сидевший в санях, не обращал внимания на обжигающий холод. Прижимая к груди слабо шевелящееся тельце, он раз за разом прокручивал в голове то, чему стал невольным свидетелем…

… тело Матруньки билось в судорогах, с её лба крупными каплями стекал пот. Снег подле Матруньки неожиданно окрасился алым. А он все стоял, словно столб на капище, не имея сил подойти, и помочь чем-нибудь. Да что там помочь, он не мог заставить себя даже взглянуть в ту сторону. Неожиданно стылый воздух прорезал громкий детский крик.

— Слава богам! — молнией пронеслось в голове мужика.

Наконец, он нашёл в себе силы взглянуть на бившуюся в судорогах Матруньку. Беременная баба наконец разродилась: возле неё на снегу лежало маленькое тельце ребёнка. Но сама Матрунька больше не подавала признаков жизни. На глазах Титомира её лицо, и без того бледное, покрывалось инеем. Тело её, сведенное судорогой, окоченело. Налетевший ветерок, поднял в воздух снежную порошу, на мгновение скрыв неподвижное тело от Титомира. И за это время Матрунька исчезла, рассыпалась снежной пылью, оставив на снегу пустую одежду, комично повторяющую человеческую фигуру. Однако Титомиру было не до смеха: ребенок-то никуда не исчез. Тит протер слезившиеся глаза. Если всё что он видел — морок, то ребеночек-то вон он лежит, хошь верь, хошь проверь. Мужик дернулся было к нему, но в этот момент из чащи леса на дорогу выбежала огромная белая волчица, соски ее отвисали и были полны молока. Подбежав к малышу, волчица улеглась возле него, и ребенок, найдя сосок, жадно припал к нему, словно волчонок. Поглощая волчье молоко, младенец урчал от удовольствия. По всей видимости, снег и сильный холод не причиняли ребенку неудобств. Любой другой младенец на его месте давно бы обморозился и умер, а этот знай себе посасывает волчье молочко, лежа на снегу словно в теплой люльке. Титомир начал потихоньку приходить в себя: нешуточный морозец уже пробрал его до костей.

— Да кто ж ты есть? — озадачился Тит. — Ну, прям морозко какой!

Волчица, покормив малыша, вскочила и в мгновение ока скрылась из глаз. Легко перепрыгивая высокие сугробы, она быстро растворилась среди молчаливых деревьев, покрытых снежными шапками. Младенец сытый и довольный лежал на снегу, гукал, пытаясь ловить пролетавшие мимо снежинки неокрепшими ручками. Снег уже припорошил кровавые разводы, да и ребенок оказался на удивление чистым, словно вымытым.

— Волчица что ли вылизала? — подумал мужик. — Ишь, какой чистый!