— Логично, — признал Скорцени.

— А разве не логично использовать эту карту для того, чтобы попытаться выяснить у Консула Внутреннего Мира, обладают ли подобными картами атланты? А если не обладают, то какими картами пользуются в таком случае их инженеры и навигаторы? А главное, каковы источники их познания?

— Причем не исключено, что именно в их книгохранилищах и покоятся те протокарты, которыми пользовались наши средневековые картографы, — заметил оберштурмбаннфюрер.

— Возможно, у них даже есть карты, составленные их древними предками, теми атлантами, которые когда-то обитали на поверхности одного из континентов. Кстати, по одной из версий, Колумб получил эту секретную карту из рук представителя некоего тайного рыцарского ордена.

— Какого именно?

— Существует несколько предположений, — уклончиво ответил доктор Ридэ.

— Не того ли, к которому имеете честь принадлежать вы, славный рыцарь фон Ридэ?

Хранитель архивов «Аненэрбе» резко отшатнулся от стола и, плотно сжав губы, с холодным безразличием уставился на первого диверсанта рейха.

— Вы не должны были знать этого, Скорцени. До сих пор все было слишком тщательно законспирировано.

— Да уж, ваши учителя из тайного общества «Золотой рассвет», созданного элитой английских розенкрейцеров, пытались маскировать вас то под неудавшегося спортсмена-простака, то под несостоявшегося офицера, слишком увлекающегося картами… В принципе, мир мог знать вас в любой придуманной вами ипостаси, единственное о чем он не должен был догадываться, так это о том, что вы являетесь одним из масонов высокого градуса, засланным в свое время в тайное общество розенкрейцеров, а уже оттуда — в общество «Золотой рассвет».

— Вы преждевременно умолкли, господин обер-диверсант. Свою разоблачительную речь вам следовало завершить утверждением: «Но самым удачным внедрением оказалось внедрение вас, доктор Ридэ, в ипостась хранителя тайн института «Аненэрбе».

— Я не произнес эти слова только потому, что не желал показаться вам банальным, — мрачновато улыбнулся Скорцени.

— Считаете, что меня следует отправить в концлагерь?

— Вы слишком опасны, чтобы вас куда-либо можно было отправлять, кроме неба. Просто отныне вы будете моим агентом, внедренным и в «Аненэрбе», и в общество «Золотой рассвет», и в масонские дебри розенкрейцерства. Или, может быть, вы не согласны с таким поворотом шарнира вашей судьбы?

— Война завершается не тогда и не так, как бы нам с вами этого хотелось, поэтому таким людям, как мы, следует объединяться.

— Вот именно, объединяться. Условия мы оговорим позже. Тайнами розенкрейцерства тоже причастимся как-нибудь на досуге. Пока что меня интригует только один вопрос: «Под плащами рыцарей того ордена, который нацеливал Колумба на неизведанный европейцами континент, скрывались посланцы Внутреннего Мира, агенты арий-атлантов?»

— Этот вопрос вам придется адресовать Консулу Внутреннего Мира и Посланнику Шамбалы. И если удастся что-либо разузнать, я на коленях готов умолять вас поделиться со мной этой информацией. Только со мной, ради удовлетворения собственного любопытства. А в общем, мне кажется, что вам будет о чем потолковать с этим шамбало-атлантом, — подытожил доктор Ридэ.

— Нам давно есть о чем поговорить, — многозначительно и, как показалось доктору Ридэ, угрожающе произнес Скорцени, все еще неотрывно всматриваясь в очертания Антарктиды на древней карте турецкого адмирала. — Предполагаю, что у нас будут долгие разговоры, дьявол меня расстреляй! И пусть эти подземельные атланты не думают, что там, в Новой Швабии, мы окажемся в роли низшей, по отношению к ним, расы.

Апрель 1945 года. Германия.

Ставка рейхсмаршала Германа Геринга в Баварских Альпах, в районе Берхтесгадена.

К тому времени, когда Ламмерса ввели в кабинет, Геринг уже сидел за столом, облаченный в маршальский мундир, увешанный всеми полагающимися его владельцу наградами. И ничего, что он давно потерял всякую связь с вверенными ему частями, а над его штаб-квартирой то и дело проносились эскадрильи вражеских бомбардировщиков, которые в этих краях полностью господствовали в воздухе и почти не обращали внимания на тявканье берхтесгаденских зенитных батарей… В восприятии каждого германца он все еще оставался… «тем самым Герингом»!

Стараясь абстрагироваться от этих мелочно-житейских реалий, рейхсмаршал начал сотворять для себя какой-то особый, «бонапартистско-фюрерский» мир иллюзорного величия, резко переходя при этом из состояния оскорбленного самоунижения — в состояние какого-то неистового самовозвеличивания.

Он вдруг вновь, со всей мыслимой остротой, узрел в своей судьбе вещий знак предначертанного величия: «Германия еще узнает, что Геринг — это все же Геринг! — сказав он себе. — Пройдет несколько десятков лет, и статуи Герману Герингу, нет — Великому Герману, — будут возвышаться по всей Германии, и трудно будет найти в Германии такой дом, в котором бы не было бюста рейхсмаршала Геринга, Великого Германа!

А что, возможно, именно так тебя и станут называть историки этой мировой войны: Великий Герман, — ибо имя твое созвучно с именем твоего арийского народа, с именем непобедимого германца» [30] .

Неожиданно Геринг вновь почувствовал себя рейхсмаршалом, преемником фюрера, политиком, способным вершить судьбу своей страны и своего народа; словом, он почувствовал себя…Герингом! Человеком, чье имя всегда, независимо от исхода этой войны, будет стоять рядом с именем фюрера.