Шрифт:
Не успела Лукерья Савишна договорить свои воспоминания, как в комнату, в сопровождении сенных девушек, вошла невеста. Настасья Фоминишна была красивая, стройная блондинка, с белоснежным лицом, нежным румянцем на щеках и темными вдумчивыми глазами, глядевшими из-под темных же соболиных бровей. Не даром по красоте своей она считалась «новгородской звездочкой». Этой красоты достойной рамкой служил ее наряд. Атласная голубая повязка, блистающая звездочками, с закинутыми назад концами, облекла ее головку; спереди и боков из-под нее мелькали жемчужные поднизи с алмазами длинных серег; верх головы ее был открыт, сзади ниспадал косник с широким бантом из струистых разноцветных лент; тонкая полотняная сорочка с пуговкой из драгоценного камня и пышными сборчатыми рукавами с бисерными нарукавниками и зеленый бархатный сарафан с крупными бирюзами в два ряда вместо пуговиц облегали ее пышный стан; бусы в несколько ниток из самоцветных каменьев переливались на ее груди игривыми отсветами, а перстни на руках и красные черевички на ногах с выемками сзади дополняли этот наряд.
Девушки кинулись к ней навстречу, окружили ее и повели к старушке, припевая всем хором:
Шла девица-голубица,Свет наш, Настенька,По крылечку, по тесовуДа по коврику.Она шла, переступала,Приговаривала:Как роскошно, как богатоЗдесь у батюшки;Как приглядно, тороватоУ родного мне.Славно птичке поднебесной,Резвой ласточке.Порхать по полю чистому,По зеленому,Красоваться, любоватьсяСветлым ведрышком,Быстро виться, расстилатьсяПо поднебесью. Так и Настеньке таланливойБыть век девицейПритаманней и привольней,Чем молодушкой!Вдруг откуда ни возьмисяДа на встречу ейИдет молодец красивыйСловно писаный.Ясноокий и румяный,Кудри черные.Он приветит ее речьюСладкогласною:Ты куда, моя девица,Настя-звездочка?Воротися, дай мне руку:Я твой суженый! Хорошо тебе, раздольноВ отчем тереме,А с милым другом милееЖить по бедности.Мы согласно и советно,По любовному,Не увидим, как промчатсяГоды многие.Настя дрогнула, смутиласьИ потупилась;Ее щеки жаром пышат,Разгораются,Ретивое бьется сильно,Колыхается.Словно сладкий мед вливаютРечи молодца,И разнежася вздыхаетТяжко, сладостно;Исподлобья и украдкойНа него глядитИ с стыдливою ухваткойГоворит ему: Суженый, возьми девицу, —Полюби меня.И сверкнула на ресницуЖемчугом слеза.В то время, когда девушки приветствовали невесту этой песнею, она была в объятиях своей матери и, слушая с удовольствием приятные для нее напевы, скрывала на груди Лукерьи Савишны свое горящее лицо. Затем, как бы очнувшись, она начала целовать поодиночке своих подруг.
— Что это?.. На дворе уж давно вечер, а жениха нашего все нет. Да и отец что-то запропал на вече. Ну что ему там делать с ранней зари да доселе. Ведь всех не перекричать, — сказала старуха-мать.
— Уж не приключилось ли ему что недоброе? — заметила дочь, не спуская глаз с окошка.
— Кому, — спросила мать, смеясь, — отцу или жениху? Кто для тебя дороже?
Настя смешалась и молчала. Лишь после довольно продолжительной паузы вымолвила:
— Оба они неоцененные для меня, матушка, но батюшка дороже, он родитель, кормилец мой.
— Полно пустословить, Настюха! — перебила ее мать. — Я по себе это знаю: бывало, сидя на вышке, да взаперти в своей девичьей светлице, куда хочется найти такого человека, который бы вынес тебя оттуда, как заговоренный клад, и как он после того становится нам дорог. Вот мы с отцом твоим, так признаться сказать, не всегда ладили, норовом-то он крутенек и теперь. Сперва звались мы «голубками», хоть подчас и грызлись как кошка с собакой, а после стал он прозывать меня сорокою-трещоткою, — ведь вот какой обидчик. Да, впрочем, я ему сама не спускала: он меня за косу, я его за бороду — отступится поневоле. Я еще скромна, не все высказываю. Да что же ты, Настенька, призадумалась? Девицы, гряньте-ка песенку, да погромче какую, только не заунывную, что душу тянет, а так — поразгульнее, повеселей… Я и сама подтяну вам.
Старуха запела дребезжащим голосом:
Отставала свет-лебедушкаПрочь от стада лебединого.— Да ты уж, кажись, и плакать собралась?.. О чем это? Да, да, мы расстанемся с тобой, неоцененное мое дитятко. Отдаю я тебя в чужие люди! Осиротеем мы обе.
— Полно, родная, мне и без того моченьки нет, что-то так тяжко взгрустнулось, так вещее замерло, и сама не знаю о чем! — отвечала, всхлипывая, дочь.
— О чем?.. Ну, вестимо, о чем, что долго суженого нет. Вот приедет он — дам я ему себя знать!
— Да приедет ли он, матушка?.. Что-то мне и веры нет! Я ноне сон видела зловещий такой…
— Я сама — тоже. Будто отец твой, муж мой, обратился в медведя, еще страшнее стал, да и…
— Вот кто-то подъехал… Чу, уж и голос раздается в сенях. Должно быть, это они! — вскричали девушки, и мать с дочерью, несмотря на то, что последней вменялось в преступление самой показываться жениху, бросились встречать жданных гостей.
Девушки между тем запели:
Вылетал сокол ясный на долину,Он искал соколицу, девицу,Он сыскал себе…