– И что, в них живут? – все же в глубине души надеясь на отрицательный ответ, спросила она.

– Конечно. Здесь вполне респектабельные квартиры.

Трамвай, в который вопреки законам физики поместилась вся толпа, то раскачивался, несясь по пустым улицам, то резко тормозил, и все люди начинали, падая, наваливаться друг на друга. Ни о какой оплате никто не беспокоился. Прямо в ухо Кристель дышал какой-то человек в засаленной кепке с несвежим и плохо выбритым лицом, и она чувствовала, что еще несколько минут такого путешествия, и она потеряет сознание или, того хуже, ее просто стошнит. Краем глаза она посмотрела на свою спутницу: Сандра стояла с невозмутимым лицом и отсутствующими глазами.

– Мы привыкли к такому с детства, – прошептала она. – К тому же, сейчас выходим.

Площадь, на которой они оказались, в первое мгновение показалась Кристель роскошной декорацией современной постановки бетховенского «Фиделио» или черно-белой фотографией времен наступления союзников. Задником служило величественное, вероятно, вокзальное здание, которое духом модерна скрашивало и выбитые ступени, и выкрученные прутья чугунных перил, и отсутствие кое-где стекол, и камерные площадки, покрытые серым налетом какой-то мелкой скорлупы; кулисы же состояли из скособоченных разномастных киосков. Надо всем этим витал раздирающий запах разогретого прогорклого масла и бензиновых выхлопов. Солнца не было видно вообще.

Вся эта картина промелькнула перед Кристель буквально за секунды, ибо Сандра тянула ее внутрь.

– Скорее, электропоезд сейчас уйдет! – но, остановившись вовсе не у расписания, а у выщербленной стены с налепленными белыми листочками, ее проводница досадливо топнула ногой и, должно быть, выругалась.

– Что случилось, Сандра?!

– Отмена.

– Не понимаю.

– Этот поезд сегодня не пойдет, видишь, бумажка, объявление.

– Не понимаю! – уже почти со слезами на глазах воскликнула Кристель. – Но это должно быть объявлено заранее, во всех местных изданиях, по радио! Как же мы теперь?.. Ты должна предъявить иск этой дороге или вокзалу. Мы потеряли время, деньги!

Сандра вдруг по-мальчишески свистнула и произнесла что-то уже совсем непонятное:

– Как же, держи карман шире! Лучше бежим, тут рядом есть еще вокзал!

Окончательно сбитая с толку наличием рядом двух вокзалов и опасностью вообще никуда не уехать, Кристель бежала за русской, набирая воду в щегольские замшевые полусапожки и едва успевая лавировать между хмурыми людьми с диковинными крошечными тачками.

И все-таки через четверть часа они сидели в холодном поезде с жесткими сиденьями из деревянных реек. Изо рта шел пар.

– Ничего, сейчас надышат, – успокоила Сандра.

– Что будет?

– Все пассажиры будут дышать, и от их дыхания станет теплее. – Это невероятное утверждение оказалось правдой, и через полчаса в вагоне стало даже душно и запахло едой. – Нам ехать еще часа два, так что можешь поспать…

– Поспать? Где?

– …или, если это не военная тайна, рассказать, что заставило тебя променять наш блестящий и мистический город на псковскую глушь?

Кристель недоверчиво взглянула на собеседницу: неужели она серьезно говорит о «блестящем и мистическом», после того как они проехали сегодня, наверное, полгорода среди серого тумана и физически ощутимой на лице и руках грязи?! Кто знает, может, и у этой девушки есть убитые ими, немцами, родственники, и она не поймет ее желания увидеть три года унижаемую ими соотечественницу, сочтя это издевательством или кощунством? Кристель замялась.

– Я вовсе не настаиваю, – заметила ее колебания Сандра, – даже безо всяких объяснений твой поступок покорил меня. Просто, зная больше, я могла бы больше помочь.

Кристель, снова суеверно дотронувшись до лукавого ангела, рискнула.

– Дело в том, что в сорок втором году мои бабушка с дедушкой купили русскую девочку, привезенную из-под Плескау. Она работала у них няней, у детей, у моих мамы и дяди. Стыдно сказать, они купили ее за шестьдесят марок! Но ее не били, нет, не издевались, хорошо одевали, кормили, даже что-то дарили. Мой дядя до сих пор очень нежно о ней вспоминает, говорит, что она изменила его отношение к жизни. И поэтому я должна посмотреть ей в глаза и извиниться.

– За что? – вдруг холодно и отчужденно спросила Сандра.

– Как за что? – растерялась Кристель, и ей стало страшно оттого, что казавшееся там, дома, настоящим поступком, здесь окажется оскорбительно ничтожным.

– За то, что она жила там в свое удовольствие, ела и спала на пуховиках, в то время, как остальные пекли картофельные очистки и сгорали заживо в избах?

– Но она была рабыней!

– Вряд ли намного больше, чем была бы в то время здесь. Да это не ты должна перед ней извиняться, а она тебе в ножки кланяться.

– Ты говоришь неправду, Сандра! – ужаснулась Кристель.

– Правду. Но для тебя это, конечно, не должно играть роли, ты исполняешь свой долг и правильно делаешь. Я даже тебе завидую.

– Боже мой, чему? – Эта русская была пугающе нелогична. – Тому, что у меня был расстрелянный дедушка – комендант лагеря для интернированных? Тому, что отец моего жениха – нацист, увозивший вот таких девочек? – Кристель уже почти кричала.

– Тише, – неожиданно усталым и властным голосом сказала Сандра, и Кристель на секунду показалось, что девушка бесконечно старше и мудрее ее. – Не хватало только, чтобы к нам полезло с расспросами это быдло.