Позже, в этот же день, офицер в голубом мундире вызвал Ричи к себе в кабинет и попросил сесть.

— Есть проблема, сынок, — сказал он. — Ты солгал в анкете.

— О чем вы? — спросил Ричи.

Офицер объяснил, что им стало известно об участии Ричи в поджоге в школе. ВМС не намерены разрешать кому-либо, замешанному в поджоге, служить на борту боевого корабля. Никогда!

У Ричи перехватило дыхание, он рассказал, что это была всего лишь шалость и что судья обещал аннулировать запись. Офицер разрешил Ричи продолжить обучение на офицерских курсах, но с оговоркой, что он никогда не сможет служить на борту военного корабля, затем он попросил Ричи подписать соответствующий документ. Ричи отказался. Через несколько часов Ричи был на улице, с разбитым сердцем и смутными мыслями. Он пробыл курсантом ВМС США всего один день. Его планы на блестящее будущее были перечеркнуты строгими правилами и ошибкой юности. Последующие несколько дней он шатался по округе, размышляя о жизни вообще и о том, чем он может заменить свой упущенный шанс. Ему ничего другого не пришло в голову, как вернуться в Нью-Йорк и работать там вместе с отцом.

Три года Ричи трудился допоздна и создал при отцовской компании филиал, в котором изготавливали зеркала. Не один раз он перебирал свое аквалангистское снаряжение, хранившееся в подвале «Фокс Гласс». Однажды его вызвали отремонтировать окна в центре подводного плавания в Уанта-Саут-Бэй, клуб ныряльщиков на восточной стороне Лонг-Айленда. Работая, он заметил фотографию ныряльщика в останках судна. Человек на фото, похоже, снимал краны с ванны. Колер спросил у Эда Мэрфи, владельца клуба, об этом фото. «Это „Андреа Дориа“», — сказал Мэрфи.

Колер читал в книгах об «Андреа Дориа» и знал, что судно затонуло вблизи Нью-Йорка, но он никогда не предполагал, что кто-то ныряет к его останкам. Мэрфи достал целую пачку фото с «Дориа». Это не были останки судов, которые Колер видел в районе Флориды, те, что были в клочья изъедены соленой водой и сдались под напором морской жизни. «Дориа» была похожа на творение Голливуда, с ее сохранившимися каютами, узнаваемым оборудованием, отголосками жизни и трагедии.

— Я хочу туда нырнуть, — выпалил Колер. Неожиданность этого заявления поразила его самого. Он три года не помышлял о погружениях.

— Нет, нет, нет, — возмутился Мэрфи. — «Дориа» — это то, чего надо еще достичь. Она лежит на глубине двухсот пятидесяти футов. Это для лучших ныряльщиков.

— Я был лучшим, — парировал Колер. Он рассказал Мэрфи о своем опыте охоты на рыб с острогой во Флориде.

— Это не охота на рыб, дружище, — сказал Мэрфи. — Но знаешь что, на эти выходные группа моих клиентов собирается на место крушения американского военного корабля «Сан-Диего». Это крейсер времен Первой мировой войны, который лежит в песке. Он подорвался на немецкой мине. Это интересное место. Можешь присоединиться. Корабль лежит на глубине ста десяти футов. Думаю, у тебя получится, бери с собой снаряжение.

— Я пойду туда, — сказал Колер.

Колер бросился в подвал «Фокс Гласс». Его снаряжение было в пыли и плесени. Он распаковал и почистил баллон, регулятор, маску и ласты. От его гидрокостюма исходил запах лежалого неопрена.

В те выходные Колер вышел к «Сан-Диего». Когда судно с ныряльщиками достигло места кораблекрушения, он начал снаряжаться. Другие ныряльщики посмеивались и покашливали. У Колера не было перчаток, капюшона, ботинок — только мокрый костюм в стиле фермера Джона, который не закрывал даже руки. Кто-то даже спросил, успел ли он посеять утром кукурузу.

— Там внизу ледяной холод, — сказал ему один из ныряльщиков. — Флорида далеко отсюда, парень.

— Да ладно, я буду в порядке, — ответил Колер.

Через минуту после погружения Колер дрожал от холода. Серо-зеленая вода была не теплее пятидесяти градусов (по Фаренгейту). Когда он достиг затонувшего судна, то увидел, что оно было перевертышем, или «черепахой». Он проплыл вдоль борта, отыскивая проход внутрь, и в итоге нашел отсек, открытый для океана. У Колера не было подготовки в раскопках, просеивании или в других методах поисков артефактов. Он просто сунул руку в ил и достал оттуда дюжину пуль. Вот это да! Он начал дрожать от холода всем телом. Он посмотрел на часы: он пробыл под водой всего пять минут. Он начал подъем, чтобы не умереть от переохлаждения. По пути наверх он рассматривал пули. Боеприпасы с Первой мировой войны попали прямо к нему в руки. Это было потрясающе.

После этого Колер стал приобретать соответствующее Северо-западу снаряжение для погружений к затонувшим судам: сухой костюм, перчатки, нож за пятьдесят долларов. Он записывался на все зафрахтованные рейсы клуба ныряльщиков. Он, похоже, инстинктивно тяготел к местам, богатым трофеями: зачастую он поднимал на поверхность предметы, мимо которых другие проплывали. Он бесстрашно передвигался по «Орегону», «Сан-Диего» и другим затонувшим судам, проникал в места, пугавшие даже инструкторов. Подводное плавание снова было у него в крови. Вдох и выдох океана, тарахтение двигателя судна ныряльщиков, серо-голубые воды бухты, белый мазок отражения Млечного Пути в полночной воде — все это напоминало ему о тех добрых временах, когда он выходил с отцом в море, о тех летних днях, когда отец был для него великаном, а вода могла понести мальчишку куда угодно.

Колеру казалось, что, занимаясь погружениями к затонувшим судам, человек может отправиться туда, куда ему заблагорассудится. Он прочел в журнале для ныряльщиков о группе энтузиастов, которые в 1967 году наняли судно, чтобы нырнуть к «Дориа». Один из этих парней, Джон Дьюдас, поднял со дна компас судна. Для Колера Дьюдас был человеком какой-то особенной породы. В дни, когда у ныряльщиков не было современных приборов, когда они замерзали в своих мокрых костюмах и молились, чтобы их наручные часы не наполнились водой, Дьюдас погрузился на 250 футов и достал нактоуз компаса с «Андреа Дориа». Для Колера, который начал распознавать удары «отбойного молотка» азотного наркоза и настоящее значение слова «холод», Дьюдас был первопроходцем, солдатом удачи, гладиатором и дельфином в одном лице.