В период с марта по октябрь 1944 года «U-869» прошла пять фронтовых испытаний. Каждый раз Нойерберг проявлял себя отлично, командуя подлодкой и пуская торпеды со снайперской точностью. Точное поражение торпедами учебных целей прибавляло уверенности команде «U-869», наблюдавшей за действиями Нойербурга, а их вера в него как лидера укреплялась. Во время тревог или учебных нештатных ситуаций, а также погружений, экипаж действовал быстро и умело: единый организм с коллективным рефлексом воспитывался на беспрестанных учениях и на трезвом осознании опасностей, перед лицом которых они находились. На каждом этапе боевых испытаний Нойербург не выказывал ни страха, ни беспокойства. Так же как знаменитые асы подводной войны, легенды флота, увлеченно читавшие романы в то время, когда вокруг их субмарин рвались глубинные бомбы, Нойербург оставался спокойным, какой бы угрожающей ни была ситуация. Команда прониклась к нему еще большим уважением.

Но, несмотря на растущий профессионализм и сплоченность боевой единицы, члены экипажа «U-869» оставались реалистами. Они знали, что всего лишь горстка из них обладала опытом службы на субмаринах. Многие знали или подозревали о том, что союзники обладали противолодочной техникой, которой немецкий военный флот не мог ничего противопоставить. Когда Гушевски служил на борту «U-602» в 1942 году, ее команда часто веселилась, но на «U-869» мало кто проявлял легкомыслие.

Монте-Кассино пал. Союзники высадились в Нормандии. Родные города подводников подвергались бомбежкам. Десятки немецких подлодок пропадали без вести или гибли во вражеских водах. Германия, как было ясно многим, находилась на грани полного краха.

Тем не менее никто не решался говорить о своих опасениях в открытую. Бойца, который критиковал Гитлера или военную политику, могли обвинить в «Wehrkraftzersetzung» (подрыве военной власти) и судить военным трибуналом. Никто не был уверен в том, кому можно доверять. Гушевски не видел веселья среди команды «U-869», но не видел он и стычек, которые частенько возникали на «U-602» — никаких яростных перебранок из-за того, что люди перенапрягались или страдали клаустрофобией на борту субмарины. Мрачные и серьезные, члены экипажа «U-869» держались по большей части особняком. Гушевски с грустью отмечал, что никто ни с кем не задирается.

В начале лета 1944 года, когда лодка стояла у причала в Готенхафене, Нойербург устроил для экипажа праздничный обед прямо на борту. Брандт и старший механик Кесслер были отправлены на берег. Крепкий шнапс и пиво свободно разливались на субмарине, подавалась отличная еда, по громкоговорителям лодки транслировалась популярная музыка. Вскоре многие моряки опьянели. За все это время Нойербург выпил едва ли два глотка. Он просто наблюдал за людьми, изучая их поведение, прислушиваясь к тому, что они говорят. Даже находясь в подпитии, команда, похоже, догадывалась о цели вечеринки: Нойербург проверял их, нащупывая слабое место каждого человека, ожидая любого признака неповиновения ему, или, как многие думали, нацистской партии. Возле своей радиорубки Гушевски пил, не спеша, и думал: «Это нечестно. Так нельзя испытывать людей». Однако никто из членов экипажа не произнес ни одного крамольного слова, не выказал сомнений. Когда вечер закончился, Гушевски подумал: «Брандт не стал бы проверять команду таким способом. Эти двое совершенно разные».

Вечеринка, устроенная Нойербургом, заставила некоторых членов команды еще раз задуматься о его принадлежности к нацистской партии. Хотя офицерам было запрещено членство в какой-либо партии, Нойербург выказывал такую приверженность долгу, так строго придерживался устава, что немногие удивились бы, прояви он симпатию к нацистам.

Однажды, когда Нойербург поднимался на борт «U-869», команда приветствовала его криком «хайль» вместо приветствования, положенного по военному уставу. После недавнего покушения на Гитлера вышел новый приказ правительства: боевые офицеры должны салютовать друг другу партийным приветствием «хайль». Нойербург набросился на команду и сказал, что требует от них уставного приветствия и что «хайль» никогда не будет звучать на борту его субмарины. Некоторые члены экипажа попытались рассказать ему о новом приказе. Нойербург ответил, что его это не интересует. «Хайль» больше никогда не прозвучит на борту «U-869».

Теперь Нойербург стал еще более непонятным для команды, инцидент в Хеле только сгустил тайну вокруг его личности. Когда экипаж готовился ко сну, Нойерберг объявил, что они все должны проследовать в особые казармы, построенные в густом лесу полуострова. Там, внутри, Нойербург роздал «Stark-Bier», хорошее крепкое пиво, потом попросил моряков расставить стулья по кругу. Сам он, находясь в центре этого круга, взял гитару и начал на ней играть, причем мастерски. Это потрясло команду: никто не знал, что у него такой музыкальный талант. Нойербург призвал подводников присоединиться к нему и исполнить с ним песни, полные негромкого патриотизма. Некоторые пели, другие только притворялись. Никто не задавался вопросом о мотивах поведения Нойербурга. Они видели по тому как он пел, и по тому, как он смотрел куда-то вдаль, перебирая гитарные струны, что музыка рождается у него в самом сердце. В одиннадцать вечера Нойербург и команда возвратились в свои обычные казармы.

Одним из членов экипажа, который по-настоящему подпевал командиру, был девятнадцатилетний торпедист Франц Нэдель. Во время подготовки на борту «U-869» Нэдель сохранял верность двум людям: Гитлеру с его нацистской партией и своей невесте Гизеле Энгельманн, которая презирала Гитлера и нацистов так же сильно, как восхищался ими Франц. Имя Гизелы он написал на одной из задвижек носового торпедного аппарата.

Франц и Гизела познакомились в 1940 году, когда Гизела участвовала в программе «Гитлерюгенда», развернутой в сельской местности, а Франц был подмастерьем мясника. Ему было пятнадцать, ей четырнадцать. Это была любовь с первого взгляда. Он восхищался ее свободой мышления, зажигательной натурой и отзывчивым характером. Она была в восторге от его ума (он был не по годам проницательным человеком, мыслителем). Она наслаждалась его искренним смехом, даже тем, как он говорил на литературном немецком языке с отчетливым раскатистым «эр», характерным для его родных мест недалеко от Штеттина (Щецин).Она восхищалась тем, как Нэдель мастерски работал в мясной лавке: он надзирал за убоем животных с таким знанием дела и хладнокровием, которых она никогда не видела у мальчишек в своем родном Берлине. Уже через неделю они стали парой. Он называл ее Гила, она его — Френца. Они знали, что пойдут по этой жизни вместе.

Пара была неразлучна. Когда он играл на аккордеоне в оркестре, который организовал вместе с друзьями, она им подпевала. Собирались толпы, когда они исполняли свою любимую песню — французскую мелодию с такими словами: «Возвращайся домой, Цюрих, возвращайся. Я жду тебя. Ты счастье мое». Она считала, что в жизни человека бывает только одна любовь, и что этой любовью для нее был Франц Нэдель.

Мягкая натура Франца, однако, никак не вязалась с одной его страстью. Его безмерно увлекали подводные лодки. Он говорил о них постоянно, обещая поступить на службу в подводный флот, когда придет его время служить в армии. Гила умоляла его передумать.