Конан пришпорил своего жеребца, и тот пошел легкой рысью вниз по склону, туда, где дрожало пыльное марево над Большой Дорогой. За ним, не отставая ни на шаг, ехал Сагратиус и разглагольствовал:

— Сколь приятно в этой непросвещенной стране слышать Имя Солнцеликого! Это говорит о том, что беседы мои с князем — а мы подолгу беседовали с ним о таинствах и милостях Пресветлого — не пропали всуе. И, право, до сих пор у меня не было столь благодарного и внимательного слушателя! Если бы ты, Кинда, слушал меня с той же охотой и желанием приобщиться святая святых, твою душу давно бы осенила благодать прозрения!

Кинда на это только фыркнул: его понятие о мире и правящих в нем богах сложилось гораздо раньше, чем Митра ниспослал ену своего многогрешного слугу для обращения.

— Да ты и старую деву не обратишь к девственности, — Проворчал Конан. Что-то, быть может, остатки Силы, подсказывало ему, что он больше никогда не свидится с Юлдузом — Тай Юанем. Киммериец был мрачен, и болтовня Сагратиуса его, вопреки обыкновению, раздражала. — Юлдузу Свет Митры принесли задолго до тебя, толстопузый греховодник. Тебе бы его послушать, а не ему тебя.

— Ты злишься, сын Крома, значит, ты не прав, — ничуть не обидевшись, весело отозвался Мейл. И добавил серьезно: — Но что до света, тут крыть нечем. Все земли обойду, второго такого человека не встречу. А, Кинда?

Карлик, очень редко вступавший в разговор сам, всегда охотно отзывался, если к нему обращались напрямую.

— Кайбон — пхатук, — заявил он и пояснил: — Старший сын, ушедший к Отцу. Равный богу, но среди людей. У народа Кинды таких живых нет — только мертвые.

— Что, прямо так мертвецы и гуляют? — не поверил, Сагратиус.

— Не гуляют, нет, — помотал головой Кинда. — Они — с Отцом. Приходят, когда большое зло. Мор или засуха.

Конан кивнул.

— Вроде Младших Богов, Детей Имира. Твои, Кинда, в песчаной пустыне живут, а те — в ледяной. Да только с тех богов пользы, что с асиров — ума. Закрутят путника в пурге или волками затравят — вот и вся их потеха. И дочери его, ледяные потаскухи, не лучше.

— Пхатуки — не ледяные, — задумчиво сказал Кинда. — Но холодные, не живые. А кайбон — живой. Кинда не зря жил на свете, Кинда видел живого бога.

Конан глянул на Сагратиуса, почти уверенный, что тот сейчас начнет возражать: мол, есть только один бог, светлый Митра, а все остальное суть наваждения Нергала и проклятого Сета. Но аквилонец только пробормотал что-то невнятное, опустив голову.

— Что, пивное брюхо, — ткнул его в бок киммериец, пытаясь обернуть все шуткой. — Немного тебе понадобилось, чтобы усомниться в единовластной благости Митры? Нашел обитель света на земле и теперь не можешь с нею расстаться? А нужен ли там такой толстый пожиратель каплунов, как ты?

Ответом ему был душераздирающий вздох. Мейл дурачился, но глаза его были серьезны.

— Да, я грешен, друзья мои. Но настанет день, и я вернусь в сию святую обитель, смиренно надеясь, что на мой век там хватит и каплунов, и вина, — заявил он с новым вздохом, долженствующим изображать раскаянье во всех грехах. — Тай Юань добр, он не велит прогнать меня батогами.

— А ты и рад пользоваться его добротой, обжора! — рассмеялся Конан. — Я видел, во что ты превратил его запасы для гостей. И всего-то за две луны! Кто бы мог подумать, что смирение плоти и духа может произвести такие опустошения!

Киммериец смеялся, поддразнивая друга, но на душе у него было черно.

«Ты потеряешь двоих…» — повторял он про себя под перестук копыт. Он знал наверняка, что ни Сагратиус, ни Кинда никогда не вернутся в Тай Цзон.

— Ну, это мы еще посмотрим, — зло процедил он сквозь зубы и пришпорил своего коня. — Гей, гей, ребята, пошевеливайтесь, а то мы будем добираться до края света всю оставшуюся жизнь!

Зеркало, на которое он возлагал такие надежды, тоже не восстановило мира в его каменном подземном дворце. Похоже, его дворец был просто не создан для мирной жизни — по крайней мере, пока в нем находилась женщина.

В первый миг, увидев свое отражение, Раина вскрикнула и застонала в отчаянье: так бледно и даже серовато стало ее лицо от бесконечных дней во тьме. Выйдя наверх, она увидела лишь свои руки — и замирала от мысли, во что же за эти годы должно было превратиться ее лицо. Сейчас она смотрела в зеркало и вздыхала: покойница, настоящая покойница. Обманывать себя было бесполезно — побывав наверху, она знала, что нельзя все объяснить одной лишь игрой синеватого, мертвенно-белого света. Тем более, что теперь свет волшебных шаров был очень похож на солнечный.