В седельных сумках у каждого из них, помимо прочих необходимых вещей, было по увесистому мешочку серебра — от Тай Юэня, «на всякий случай». Но ни Конан, ни его спутники никогда не отказывались от лишних денег — неважно, заработаны они честной службой или добыты воровским умением.

Конан насчитал при караване десятерых погонщиков и пятерых верховых, вооруженных луками и ятаганами, да в большой крытой повозке, влекомой двумя волами, сидело, наверное, три или четыре женщины — жены или просто стряпухи.

Трое воинов, если им по дороге, всегда сумеют убедить караванщика, что силы его ничтожны, а степные разбойники — беспощадны. А значит, сопровождение каравана за необременительную — скажем, в десять золотых на каждого — плату будет сущим благодеянием с их стороны.

Конан, как самый опытный путешественник и наемник, взял переговоры на себя. Он безошибочно определил среди погонщиков караван-баши — толстого, отдышливого купца, с неизменно обеспокоенным выражением на красной от излишней крови физиономии. С высоты своего верблюда, центрального в цепочке, он покрикивал на караванщиков, умудряясь держать в поле зрения всех десятерых разом.

Окрики, как разобрал Конан, звучали на туранском языке. Это решило дело, поскольку из всех языков по эту сторону моря Вилайет птулькут Кинда понимал только туранский, да и то с трудом. Не обращая внимания на заступивших ему дорогу всадников, Конан подъехал поближе и заговорил прямо с караван-баши.

— Приветствую тебя, о украшение базаров Аграпура, Базры и Столицы Тысячи Драконов! — обратился к нему киммериец с вежливым поклоном. — Мы услыхали твои упреки, обращенные к этим лентяям, и, узнав в тебе туранца, поспешили нагнать твой караван. Мы направляемся к гавани под названием Пайтад, почтеннейший. И рады будем охранить твой караван от любой двуногой или четвероногой напасти.

Караван-баши испытующе посмотрел на незнакомца, затем кинул взгляд на его спутников, державшихся в стороне.

— Ты говоришь по-турански так, словно вырос в Аграпуре или Хоарезме, чужестранец, — сказал наконец он. — Но ты — северянин, хоть и загорел, как уроженец юга. Как это понимать?

Конан, отметив, что купец неглуп, мгновение подумал, а затем сказал правду:

— Ты прав, почтеннейший! Моя родина — далекая Киммерия, горная северная страна. Но я несколько лет служил в гвардии прежнего Повелителя Турана, Илдиза. И не забыл ни речи туранской, ни обычаев.

Купец оживился.

— Ты служил в дворцовой гвардии? И родом — из Киммерии? Уж не сам ли ты Конан, спасший принцессу Зосару?

«Что ж, — подумал Конан, — самое худшее — не состоится сделка». И ответил:

— Я поражен твоей прозорливостью, почтеннейший. Да, я и есть Конан-Киммериец. Но откуда ты знаешь мое имя — ведь я твоего, прости, не припомню.

— Ты и не можешь помнить его, прославленный воин! — Купец, явно обрадованный таким попутчиком, принялся возбужденно размахивать руками. — Я — Амаль, сын Сатира, третий купец в Аграпурской гильдии. Ты не знаешь меня, но, быть может, помнишь моего старинного друга, купца Масруда из Аграпура? Ты когда-то не дал его избить стражникам: они хотели отплатить ему за то, что он принес на них жалобу государю…

Вспомни, прославленный воин: они были отданы на прокорм пяти членам гильдии, но помимо обычного постоя требовали увеселительных пиров и празднеств каждый день. Друг мой Масруд пожаловался на них Повелителю Илдизу, и тот велел перевести их на половину содержания и дать каждому по десять палок. После чего эти выродки гиены и паука поклялись отомстить Масруду и напали на него поздно ночью, когда он возвращался от меня после игры в кости…

Киммериец наморщил лоб, напрягая память. Что-то такое, кажется, было однажды: он с ребятами возвращался в казармы и наткнулся в переулке на драку — пятеро дюжих молодцев нещадно избивали старика. Помнится, все были тогда изрядно пьяны и ввязались только потому, что подвернулся случай подраться. Нападавшие были в масках, и ун-баши, немедля протрезвев, велел вязать их всех и тащить к городскому, судье на расправу — что и было проделано. О старике, на которого напали эти замаскированные, он тут же забыл и лишь наутро узнал, что спас от побоев и грабежа одного из самых именитых и уважаемых купцов столицы.

— Да, это имя мне знакомо, — кивнул, наконец, Конан. — Водит ли еще почтенный Масруд абн Хаким свои караваны через Вилайет и Восточные степи?

— Увы, Эрлик призвал его к себе пять лет назад, — отозвался купец, возводя к небу томные щелочки глаз и сокрушенно вздыхая. — Дома наши были близки и, как он и завещал, дети наши должны пожениться, едва моей дочери минёт пятнадцать. А я, покамест еще не стар, обучаю его сына купеческому ремеслу. Он ждет нас с кораблем в Пайтале, а оттуда мы пойдем вдоль островов к Жемчужным Отмелям — разумеется, с товаром. Я уже не первый раз хожу от Турана к Лемурии — и нахожу, что хоть путь и долог, но барыши оправдывают затраты. К тому же, путешествуя из края в край, становишься мудрее…

Конан, усмехаясь, ехал на своем жеребце рядом с верблюдом хозяина и слушал его бесконечные речи. Он уже понял, кто перед ним. Еще когда жил в Туране, он разделил всех толстяков на две различные категории: сытых, смешливых, неглупых и словоохотливых — и на обжор, дураков и праздных болтунов.

Амаль абн Сатир явно относился к первым. Долгое странствие в обществе простых слуг и наемников прискучило ему, он был рад разговориться с человеком если не одного с ним сословия, то, по крайней мере, равного положения. Что ж, Конан готов был предоставить ему свое общество и защиту — не задаром, конечно.