Но дверь открыла старушка, маленькая, кругленькая, очень опрятная, со старомодной укладкой на голове. Седые волосы отливали светло-фиолетовым оттенком, блузку украшала камея.

– Что вам угодно? – пропела она.

– Право, с моей стороны крайне невоспитанно беспокоить вас, – улыбнулся я.

– В жизни случается всякое, – благосклонно кивнула старушка.

Я почувствовал себя в родной стихии. Так говорят все маменькины подружки.

– Ничто не способно оправдать бестактность.

– Иногда нам приходится забыть о воспитании в силу форсмажорных обстоятельств, – отбила мяч бабуся, – очевидно, вы в подобном положении. Слушаю вас, милейший.

– Разрешите представиться, Иван Павлович Подушкин.

Бабуся взяла мою визитку:

– Очень приятно. Эстер Львовна Фонар. Чем обязана?

– Боюсь, я напрасно вас побеспокоил.

– Я вся внимание.

– Один мой друг, по имени Павел, дал мне этот адрес как свой, и вот сейчас я ехал мимо и, имея свободное время, набрался окаянства заявиться к вам без предварительной договоренности.

– Павел? – изумленно переспросила Эстер Львовна. – Павел?! Ах, да! Увы, ничем не сумею помочь. Он покинул сии стены, отбыл прочь!

– Куда? – Я на секунду выпал из образа мужчины, замученного светским воспитанием.

Эстер Львовна мягко улыбнулась:

– Прошу вас, проследуйте в гостиную.

Я церемонно раскланялся, втиснулся в прихожую, стащил ботинки и был препровожден в уютную комнату, заставленную темной мебелью, обитой синим шелком. Эстер Львовна опустилась в кресло, указала мне сморщенной рукой на диван и хорошо поставленным голосом преподавателя сказала:

– Давайте сначала уточним, об одном ли человеке мы ведем речь? Данную жилплощадь временно занимал Павел Николаевич Бурцев, москвич, врач. Это ваш друг?

– Да, да, – поспешно согласился я. – Отчего же Паша решил жить на съемной квартире? Вы не интересовались?

Эстер Львовна деликатно кашлянула:

– Естественно, сама бы я ни за что не стала проявлять неуместного любопытства, но Павел Николаевич, человек деликатный, разъяснил ситуацию. Он развелся с женой, оставил ей квартиру и, пока не приобрел новую, снимает жилье. Исключительный человек, оплатил сразу за три месяца. Ничего не испортил, не сломал, не разбил, оставил после себя полнейший порядок и уехал. Я бы с удовольствием продлила наш контракт, но Павел Николаевич, к моему глубочайшему сожалению, уже успел решить квартирный вопрос. Ах, конечно, не слишком хорошо так говорить, но вы понимаете меня, не так ли?

Я кивнул:

– Конечно, сдать квартиру сейчас трудно, да и опасно. Всякие люди встречаются, много безответственных, балующихся алкоголем.

Эстер Львовна снова кашлянула:

– Совершенно согласна с вами. Кстати, если надумаете, могу вас пустить, потому что вы производите впечатление человека нашего круга. Ваши родители, случаем, не из мира науки? Мы с покойным мужем всю жизнь преподавали русскую советскую литературу в МГУ, увы, сейчас жестокое время, и доктор наук, у которого десяток монографий, я имею в виду себя, вынужден съезжать на дачу, а в свои апартаменты пускать чужих людей, чтобы не умереть с голоду.

– Мой папенька не имел никакого отношения к науке, он был писателем. Павел Подушкин, очень популярный в советские годы автор, а матушка – актриса, она в добром здравии, но сейчас уже не играет на сцене.

– Павел Подушкин, – всплеснула ручками Эстер Львовна, – боже! Какой пердюмонокль! Вон там, в шкафу, много его книг, часть с автографами. Одна из моих аспиранток писала кандидатскую на тему «Образ русского барина в советской прозе на примере книг Павла Подушкина». Вот тогда мы и свели знакомство. Ну-ка, подождите!

Легко вскочив, Эстер Львовна подошла к полкам, вынула хорошо знакомый мне том в бордовом переплете, раскрыла его и сказала:

– Смотрите.

Я глянул на слегка пожелтевшую страницу и ощутил болезненный укол в сердце. Знакомым, мелким, очень аккуратным почерком была сделана надпись: «Уважаемой Эстер Львовне от автора с наилучшими пожеланиями. Павел Подушкин».

– Это ведь ваш папенька писал? – ажитированно воскликнула профессор.

– Совершенно верно, – дрогнувшим голосом ответил я.

– Боже! – занервничала Эстер Львовна. – Вот так встреча! Что же мы сидим без чаю? Голубчик, Иван Павлович! Впрочем, можно вас Ванечкой звать?

Я только кивнул, так как потерял дар речи. Надо же, я считал, что отец давно незаслуженно забыт. Странные люди современные издатели, сейчас выпускается море второсортных произведений, а собрание сочинений Павла Подушкина стоит нетронутым. Большое количество великолепных, как теперь их называют, дамских романов, ну почему они не востребованы? Впрочем, я давно смирился с несправедливостью и решил, что отец умер не только как физическая сущность, но и как литератор. Но, оказывается, еще есть люди, у которых дома бережно хранятся его книги!