Побледнев, Грациани отпарировал:

— Болонья пала. И нас ожидает лишь полный разгром и военное поражение.

Холодно, будто бы решалась судьба кого-то постороннего, Муссолини прервал их перебранку:

— Стало быть, другое 8 сентября?

— Все гораздо хуже, — хмуро ответил Грациани.

С горевшими щеками Паволини испросил разрешение выйти и выскочил из комнаты.

Через два дня ситуация стала еще более безнадежной. 23 апреля заместитель секретаря партии Пино Ромуальди, посланный Муссолини на фронт для выяснения обстановки, возвратился весь пыльный и потный.

— Это — катастрофа, — прохрипел он. — Фронта не существует.

— Но ведь немцы обороняют По, — попытался возразить Муссолини.

– Немцы ничего не обороняют, дуче, — почти выкрикнул Ромуальди.

Немного успокоившись, он объяснил: у немцев в долине По остался только один самолет и совсем нет тяжелой артиллерии. 27-го числа они отойдут к Милану.

— Вам следует отдать распоряжение о немедленном выступлении к Вал-Теллине, — предложил Ромуальди. — Немецкого командования более нет.

— Идут разговоры, что в Болонье союзников встречают цветами, — произнес Муссолини ошеломленно. — Так ли это на самом деле?

Ромуальди остался непреклонным.

— К сожалению, так оно и есть. Люди готовы приветствовать всех, кто несет им спокойствие.

Муссолини промолчал. Когда же он заговорил о необходимости возобновления сопротивления, даже федеральный секретарь Коста выразил сомнение, промолвив:

— Вы как-то сказали, что и один человек может сослужить хорошую службу своей стране, сохранив бочку бензина. Но теперь и она пуста.

Лишь в одном вопросе Муссолини проявил настойчивость. Несмотря на предложения фанатиков из числа старой гвардии, он не собирался превращать Милан в подобие Сталинграда, заявляя:

— Милан не должен быть разрушен. Возможно кровопролитие, возможно даже всесожжение, но я не согласен, чтобы правительство было сформировано под меня. Необходимо прежде всего прекратить притеснение немцами наших людей.

Он убедил самого себя, что именно эту нишу в истории ему необходимо занять.

Муссолини быстро внес изменения в свои планы. Позвонив Рашель, он объяснил, что Мантуя пала, в результате чего его путь назад, к озеру Гарда, отрезан. Ей с детьми необходимо перебраться на виллу Реале, старую королевскую резиденцию в Монце, в пятнадцати километрах севернее Милана. Оттуда их доставят на озеро Комо.

Теперь ему необходимо было провести в жизнь другой пункт своего нового плана. В конце недели он встретился с журналистом-социалистом Карло Силвестри, с которым разработал программу из четырех пунктов о передаче власти в Северной Италии в руки партизан — без коммунистов — сразу же после выдворения немцев и фашистов.

Однако партизаны через тридцать шесть часов отклонили это предложение.

Об этом ему сообщил Силвестри в полдень 24 апреля, а вслед за этим в помещение вошел Отто Кизнатт, его постоянная тень, на этот раз даже не постучав в дверь. Когда он попытался уточнить дату возвращения Муссолини, дуче дал ему уклончивый ответ. Кизнатту не понравилось то, что он увидел на улицах города и во дворе префектуры. Милан был наводнен автомашинами с фашистскими семьями и багажом. С каждым днем фашистские войска таяли все больше. Видя настойчивость Кизнатта, Муссолини в конце концов сказал ему:

— Я никогда не возвращусь на Гарду.

Кизнатт продолжал стоять на своем, заявив:

— Немецкое посольство хотело бы постоянно находиться вблизи от вас, — пояснив, что оно перебралось с озера Гарда в Мерано на австрийской границе. Было бы целесообразно, чтобы и дуче переехал туда тоже.

К его удивлению Муссолини достал карту, разложил ее на диване и после внимательного изучения решил:

— Мы доберемся до немецкого посольства вот этим путем.

Маршрут был довольно странным — сначала на север, потом на восток, через Комо, Менаджио и Сондрио. Кизнатт не обратил внимания на то, что он проходил севернее Вал-Теллины, но сказал:

— Это очень опасный путь, поскольку контролируется партизанами.

Зато, подчеркнул Муссолини, он проходит вблизи швейцарской границы. И добавил:

— Если ситуация станет критической, я смогу укрыться там.

Кизнатт возразил:

— Повторяю: немецкие власти настаивают, чтобы вы были поблизости и ни в коем случае не направлялись в Швейцарию. Во всяком случае, швейцарцы не предоставят вам убежища.

Муссолини раскрыл утренние газеты. Из своего бункера на Вильгельмштрассе Гитлер обратился к дуче со своим последним посланием, в котором говорилось: «Битва за жизнь или смерть против сил большевизма и еврейства вступила в заключительную стадию… Исход войны в этот исторический момент решит судьбу Европы на целые столетия».

Как загипнотизированный Муссолини читал эти строки, будто бы слыша хрипловатый голос, столь знакомый ему по Бреннеру, Фелтре и Растенбургу, возвышающийся и падающий в монологе.

Затем произнес безжизненным глухим голосом:

— Тогда и в Швейцарии мне нечего делать.

В пропахшей пылью библиотеке в доме номер 12 по улице Виа Копернико, находившейся неподалеку от Центрального железнодорожного вокзала Милана, шел разговор о недопущении кровопролития, которого так боялся Муссолини. Молчаливые темные фигуры охраняли все подступы к дому. Глядя на своих товарищей по комитету национального освобождения, делегат от христианских демократов пятидесятиоднолетний Ачилл Марацца докладывал о своей встрече прошедшего дня.