У дворца, несмотря на проливной дождь, собралась разношерстная толпа — семинаристы из местного учебного заведения и полицейские в черных рубашках. Когда Муссолини вышел из дворца, зазвонили колокола церкви Святого Джона в Латеране, а слова семинаристов «Те деум» были заглушены криками фашистов «Эйя, эйя, алала».

На следующий день, впервые после 1870 года, на всех улицах были вывешены рядом трехцветные государственные и желто-белые папские флаги. В базилике Святого Петра два часа длилось богослужение с процессией в честь седьмой годовщины коронации Пия XI, в котором участвовали бородатые, в коричневом облачении капуцины, каноники, епископы в. белых митрах и кардиналы в одеждах алого цвета.

Когда появился Пий в золотой митре, сидевший в золотом кресле, несомом двенадцатью здоровенными служками, тридцатипятитысячная толпа разразилась овациями. Папа, просивший не устраивать демонстраций, не смог сдержать своих эмоций, и по щекам его потекли слезы.

Всю ночь люди по всей Италии поздравляли друг друга, в церквах шли службы с благодарственными молебнами: наконец-то правительство установило мирные отношения со святым отцом, «возвратившим в Италию Бога, а Италию к Богу». Слова, произнесенные Бенито Муссолини, стали крылатыми:

— Провидению было угодно, чтобы мы встретились.

Они пили сухой мартини и вели неспешную беседу. За стенами «Гранд-отеля» мартовский ветер гулял по улицам. Она не дотронулась до арахиса, картофельных чипсов и оливок, соблюдая фигуру. Он же не беспокоился о своей фигуре. Все свое внимание он уделял волосам, мажа их макассаровым маслом и надевая на голову сетку не только дома, но и в учреждении. Пианист играл модную в те дни мелодию «Прощай, прекрасная синьора».

Она — Мими Айлмер, известная тридцатилетняя актриса. Он — Джалеаццо Чиано, сын героя Первой мировой войны, который помог Муссолини прийти к власти, неудачный писатель-драматург, помощник редактора и завсегдатай богемного литературного кружка. В двадцать семь лет он стал второстепенным дипломатом, побывавшим в Рио и Буэнос-Айресе, а теперь был назначен в только что открывшееся посольство при папском престоле.

Шесть лет тому назад, находясь в туристической поездке и попав в Легхорн, его родной город, она встретилась с ним, и они полюбили друг друга.

«Ты знаешь, каким я был скептиком, — написал он ей. — Но теперь я изменился — ты научила меня познать жизнь и любовь».

В другом письме он поведал ей:

«Я более не хозяин собственной судьбы — все решаешь ты».

Она была для него «Мими кара», «Мимина», он же для нее — «Гали» и «Пупи». Она открыто говорила ему о его «ревнивости, сложности характера и эгоизме». Довольно часто у них шли разговоры о проектах Джалеаццо, его амбициях и будущем.

Однако они вскоре бурно расстались, и вот теперь, весною 1930 года, им представилась возможность встретиться в «Гранд-отеле». Он предложил немного выпить и повел разговор о бракосочетании сына короля, кронпринца Умберто, с бельгийской принцессой Марией-Джозе. Затем с улыбкой сказал ей:

— Скоро и я совершу большой шаг. Она спросила с любопытством:

— Кто-нибудь, кого я знаю?

Джалеаццо покачал головой и ответил:

— Могу сказать лишь, что моя женитьба произведет сенсацию.

Мими попыталась угадать. Вряд ли это был кто-то из ватиканских кругов. Партийные боссы — тоже навряд ли. Будучи студентом, Чиано как-то громко прокомментировал:

— Может ли кто-нибудь мне сказать, кто такие фашисты? Для меня они выглядят просто шайкой преступников.

А однажды, когда они гуляли в Боргезских садах и мимо проехал дуче, прохожие отдали ему легионерский салют, Джалеаццо же невозмутимо пошел дальше.

— Почему ты не отдаешь салют своему шефу? — спросила тогда Мими.

Но он в ответ только пожал плечами.

— Не скажешь ли ты, — пошутила она, — что собираешься жениться на королевской дочери?

— Почти что, — загадочно усмехнулся Джалеаццо и еще раз повторил: — Почти.

Гордясь своим новым, сшитым на заказ утренним костюмом, дуче сказал Витторио и Бруно:

— Парни, примиритесь с этим — когда вы соберетесь жениться, такой суеты не будет. По-моему, сегодняшней церемонии вполне достаточно.

Было около пяти часов вечера 23 апреля 1930 года. Сыновья представляли себе, как он себя чувствовал. Прошло уже около шести месяцев, как семья собралась в Риме после семилетней разлуки. Благодаря любезности принца Джиованни Торлония они поселились в его большом особняке в стиле барокко по улице Виа Номентана. Вот тогда-то до них и дошли слухи, что их двадцатилетняя сестра собирается выходить замуж за дипломата Джалеаццо Чиано. И вот теперь вечеринка, которую устраивал дуче по поводу замужества дочери, должна была быть особенной. Прежде чем начать пить шампанское, четыре тысячи гостей выстроились в очередь, чтобы преподнести подарки Эдде и ее молодому супругу. Хотя Муссолини и просил префектов не увлекаться свадебными подарками, некоторые из них были просто великолепны: бритва в малахитовой шкатулке с золотом — от Папы Пия XI, золотой браслет с драгоценными камнями — от короля, дальневосточные шелковые пижамы — от Габриэля д'Аннунцир. Самыми различными белыми цветами — гладиолусами, гелиотропами, гвоздиками — были заполнены все сорок комнат дома. Их было столь много, что Рашель на следующий день отправила четыре грузовика на римское кладбище Кампо-Верано.

Если Муссолини пытался скрыть свои эмоции, то Рашель, в черной сатиновой блузке и простой юбке, сказала Чиано:

— Она доверчива, лояльна и подвижна — это ее положительные черты. Но тебе надо знать и отрицательное — она не умеет готовить, штопать и гладить белье.

В этот ясный весенний день дуче чувствовал душевное облегчение. До переезда семьи в Рим он довольно часто навещал Милан, присматриваясь к Эдде. Он помог ей избавиться от боязни лягушек, спокойно беря их в руки, и преодолеть головокружение, забираясь на высокие деревья. Когда ей было десять лет, она почти постоянно находилась вместе с ним в редакции «Иль Пополо».