Шрифт:
Маменька посмотрела на дверь.
– Вава! Ты кретин! Я поговорила с Розой, она от тебя в восторге, мы согласны на бракосочетание.
– Осталась маленькая деталь.
– Какая? – воскликнула Николетта.
– Надо, чтобы я и Сонечка захотели пойти в загс.
– Ну, тебя никто и спрашивать не будет! – забыв про необходимость соблюдать тишину, рявкнула маменька.
Да уж, в этом я не сомневался!
– Навряд ли Сонечка столь послушная дочь, – попытался я охладить пыл Николетты.
Сколько раз маменька пыталась женить меня! Ей-богу, я сбился со счету! Правда, до сих пор у нее ничего не получалось, но дело не во мне, хотя я совершенно не горел желанием заполучить штамп в паспорте. Просто каждый раз отношения заканчивались по инициативе невест. Но, если честно, девушка с таким приданым встретилась на моем жизненном пути впервые. И Сонечка, в отличие от прежних кандидатур, хороша собой, вот только, похоже, глупа как гусыня!
– Зачем ты соврала Соне про сына-писателя? – спросил я.
Николетта поправила взбитые парикмахером кудри и состроила брезгливую гримаску.
– Вава! Ты мой позор! Приличной работы не имеешь, сидишь у матери на шее!
Я возмутился! Получаю отличную зарплату, занимаюсь любимым делом, поверьте, и общество «Милосердие», ответственным секретарем которого я являюсь, и служба в качестве частного детектива приносят мне глубокое удовлетворение. И потом, кто содержит Николетту? Дает маменьке деньги? Покупает ей еду, одежду, обувь? Или вы полагаете, что Николетта безбедно существует на муниципальную пенсию?
– Конечно, – горько вздохнула маменька, – есть на свете счастливые женщины, которые по праву гордятся детьми, ставшими президентами, великими актерами, музыкантами. Я, увы, нахожусь среди тех немногих бедняжек, которые, отказывая себе во всем, несут в зубах сына, перетаскивают его через валуны житейских невзгод, не получая взамен ничего! Вот она, святая материнская любовь!
Я прислонился к комоду. Дело совсем плохо. До сих пор Николетта старательно замалчивала факт наличия у нее великовозрастного дитятки. Маменька упорно сообщает окружающим, что ей чуть больше тридцати, и я никак не вписываюсь в биографию юной дамы. Конечно, люди знают правду, тем не менее слово «сын» Николетта старается не произносить, а мамой она запретила себя называть еще тогда, когда я не умел разговаривать. Маленький Ванечка пытался называть родную мать: Колетта, Киколетта, Нилетта… Как только я не коверкал тяжелое в произношении имя, но слово «мама» не произносил. Потому что не хотел получить оплеуху, отпущенную надушенной ладошкой.
– Немедленно прекрати подпирать мебель! – шикнула маменька. – Это же подлинный Павел [3] , с медальонами! Еще поцарапаешь! Да, мне пришлось сказать, что ты писатель, надеюсь, моя ложь сбудется и я смогу прямо смотреть людям в глаза, слыша за спиной: «Это мать популярного прозаика». Соня хочет выйти замуж за литератора, ей это кажется романтичным! Молчи, Вава, ты пень! Я буду действовать сама! Твоя задача не мешать мне! Кивай головой, соглашайся, выполняй мои приказы – и Сонечка со своими миллионами будет наша! Боже, я давно мечтала о небольшой вилле на юге Франции. Так, домишко без особых изысков, метров семьсот, не больше! Вава, кому сказано, отлепись от комода!
3
Мебель времен императора Павла I.
– Было глупо пересказывать девушке роман «Анна Каренина» Льва Толстого! – воскликнул я.
– Какой Толстой! – возмутилась Николетта. – Я сама выдумала сюжет! С тобой неимоверно тяжело! Хочешь иметь богатую жену?
– Нет!
– Что?!
– Я вообще не хочу жениться!
– А придется! – ажитированно воскликнула Николетта. – Нельзя быть таким эгоистом, думать лишь о себе, в конце концов…
– Ванечка, Николетта, – донеслось из прихожей, – вы нашли носовой платок?
– Да, солнышко, – прочирикала маменька, – уже бежим!
Она ткнула меня острым кулачком в спину и прошипела:
– Соня – дурочка! Лучше уж пусть она нам достанется, чем какому-нибудь подлецу, который ограбит ее и бросит!
Высказавшись, Николетта схватила с комода флакон с духами, щедро попрыскала на себя и вынеслась в коридор.
Чихая и кашляя из-за душного запаха парфюма, я поплелся за маменькой. Не следует считать меня мямлей, неспособным возразить окружающим. Но, тесно общаясь с Николеттой, я усвоил одну простую истину: открытой войной ничего не добиться, нужно проявлять осторожность и хитрость. Я не хочу жениться на Сонечке, мне претит роль альфонса при богатой жене, не желаю носить за ней сумочки и шубы. Только Николетта, услышав от меня категорический отказ, взбеленится – и прощай тихая спокойная жизнь. Сейчас, поняв, что сопротивление сына сломлено, Николетта успокоилась и будет окучивать Сонечку. Я же получил возможность заниматься делом Егора. Николетта вспомнит обо мне, лишь старательно удобрив почву рассказами о моих гениальных произведениях. Похоже, Сонечка провела все школьные уроки в коме, и маменька может спокойно пересказывать дурочке «Войну и мир», «Воскресенье» и т.п., потом плавно перейдет на Достоевского, Чехова, Бунина… Ладно, о том, что будет потом, я подумаю завтра, незачем сегодня портить себе жизнь, думая о предстоящих трудностях. Мне всегда нравился анекдот про грузина, который, сидя в ресторане и поедая вкуснейший шашлык, услышал вопль приятеля:
– Гиви! Твоя теща умирает!
– Что ты говоришь, – покачал головой Гиви, – маме совсем плохо?
– Вай, вай, – закивал приятель, – сказали, завтра умрет!
Гиви спокойно доел мясо, запил его вином и покачал головой:
– Ай, ай, ай! Вот завтра горе будет! Вместе плакать станем! А сейчас, дорогой, ешь шашлык, пей вино, сегодня все хорошо! Горе у нас завтра!
Оставив Николетту и Сонечку в огромном торговом центре, я съездил в контору, получил деньги, потом отправился в сторону Дмитровского шоссе, нашел удобное место для парковки и набрал номер Трофимова. В ответ раздались длинные гудки.