– А-а-а. Я и говорю про стаканчик!

– Какой?

– Медсестра в толпе ходила, из бутылки лекарство наливала, от нервов, кто пил, мигом стекленел, – пояснила Рая, – я вот не стала прикладываться, а Ольгушку напоили до дурноты, она сидела вообще никакая. Зато Ленка…

– Что?

Рая скривилась.

– Иногда платочек к глазам прикладывала, все вокруг шептались: «Бедная, от горя окаменела». Народ у нас наивный, Ленку отличной женой считали: как же! – все прихоти Егора выполняет. То, что она по расчету с ним жила, только я знала, и одна я понимала, не от горя она окаменела…

– А от чего?

– Радость выплеснуть боялась, – ответила Рая, – небось подсчитывала в уме, сколько огребет. Клево получилось: Егор в могиле, а деньги его кому?

– Жене, – ответил я.

– Во! – подняла указательный палец Рая. – Точняк! Никто ей теперь не мешает приличное время выждать, с годик, и с Юркой под венец пойти. Ольгушка святой человек, она протестовать не станет, обнимет вдову и заплачет: «Леночка, как я рада! Ты молодая, строй свое счастье!» Ведь так?

Я машинально кивнул, насколько я знаю мать Егора, это единственно возможная ее реакция.

– Шоколадно получилось, – подвела итог Рая, – лучше и не придумать. Ухитрилась Ленка и рыбку съесть, и косточкой не подавиться. Ничего рушить не надо, разводиться, нервничать, все само произошло! Только вот меня сомнения замучили.

– Какие? – тихо поинтересовался я.

– С чего бы это Егору помирать? – прошептала Рая, широко раскрыв глаза.

– От сердечного приступа скончался, – ответил я, паркуясь у больницы.

– Не может быть! – безапелляционно воскликнула Раиса. – Дружинин был здоров как бык! Он и по горам лазил, и на байдарке плавал, и черт-те чего придумывал, у него нервы стальные, сердце из гранита! А еще он идиот!

– А этот вывод вы на каком основании сделали?

Раиса склонила голову набок.

– Он че, не понимал, как Ленке страшно?

– Она сумела убедить Егора в своей любви к экстремальным развлечениям.

– Значит, Егор кретин! – подытожила Рая. – А Ольгушка? Она любила невестку?

– Очень!

– И позволяла той прыгать без парашюта?

– Это как?

– А то ты не знаешь!

– Нет, – ошарашенно ответил я.

– Незадолго до своего дня рождения, – пояснила Рая, – Егор новую фишку придумал, их таких, ополоумевших, человек десять набралось. Во забава! Садятся в самолет, взлетают, потом вышвыривают парашют и за ним прыгают.

– Без ничего? – ахнул я. – С пустыми руками?

– Скорей уж с пустой головой, – буркнула Рая, – парашют надо поймать в полете, надеть и раскрыть.

– И Лена на это согласилась?!

– Ага, – кивнула Рая, – а что ей оставалось? У них в семье четко было: или она с Егором, или без него. В общем, повеселилась в тот день Ленок, явилась ко мне, губы трясутся, упала на диван и говорит: «С каждым разом все хуже, надо как-то Егора образумить, Ольгушка мне не помощница, она сыну слова поперек сказать не может. Наоборот, меня просит: „Лена, не оставляй мальчика одного, куда он – туда и ты“». Скажите, Иван Павлович, разве это похоже на любовь к невестке?

Я заглушил мотор, вынул ключ из зажигания и ответил:

– Раечка, мать, ясное дело, больше любила Егора. Но она не третировала его жену, не ревновала и не разбивала их семью. Ольгушка не такая, она, наоборот, приняла Лену. Но все равно главным человеком в ее жизни оставался сын.

– Уж не дура, понимаю, – мрачно отозвалась Рая, – только несчастная Ленка перед смертью прошептала врачам не телефон свекрови, а мой. Небось не слишком в «любовь» мамы верила.

– Пойдемте, – предложил я, – надо подняться в отделение. Человек, который вам звонил, оставил свои координаты?

Рая кивнула, вытащила из кармана бумажку и медленно прочитала:

– Сергей Леонидович Павлов, третий этаж.

Я помог Рае выбраться из машины, и мы, сгорбившись, поплелись к центральному входу в больницу. Не знаю, как Шумаковой, но мне хотелось сейчас очутиться за тридевять земель отсюда.

Оказавшись перед стеклянной дверью с надписью «Отделение интенсивной терапии», Рая, явно испугавшись, попросила:

– Ты там… сам… выясни.

Я кивнул и отправился искать Павлова. Через полчаса я узнал, что именно случилось с Леной. Вчера она вошла в больницу, причем не в приемное отделение, а в общий холл, где сидят родственники, и еле слышно сказала дежурному:

– Мне плохо…

Секьюрити, не слишком разобравшись в ситуации, не отрывая глаз от газеты, равнодушно ответил:

– Гражданочка, в связи с эпидемией гриппа посещения разрешены лишь с семнадцати до восемнадцати. Видите, никого вокруг нет, нечего лезть, все равно не пущу.

– Нет, – прошептала Лена, – нет…

Не особо смекалистый охранник начал злиться.

– Не «нет», а «да». Мне сказано не пущать в другие часы, просите пропуск у лечащего врача.

– Мне плохо, – выдавила из себя Лена и стала валиться на пол.