— Нет. Марадонна — нет.

— Почему? Он же великий футболист.

— Я не говорю о том, что происходит с ним сейчас, но помните его знаменитый гол англичанам, забитый рукой? С настоящим Профессионалом такое невозможно.

— И вы, Марио, ищете профессионалов?

— Именно. Иногда это бывает очень легко, а в вашем случае понадобилось несколько месяцев.

— Почему, интересно?

— Потому что раньше никто не встречал Продавца Красок.

— И все-таки я вам не верю.

— Влади Ильич, я объясню, постараюсь, по крайней мере, а там — ваше дело. — Марио откинулся на стуле. — Первым признаком того, что где-то работает Профессионал, является большое количество необъяснимых из ряда вон выходящих случаев. Или нарушение всех законов статистики. Я не говорю о простых совпадениях. Какова вероятность выигрыша первого приза в лото?

— Один на несколько миллионов.

— А два раза?

— Перемножить надо, триллионные доли получаются. Но бывает же?

— А три раза?

— Квадрильоны, квинтиллионы, черт его знает… Марио, вы на что намекаете?

— Я не проверял в других странах, но за всю историю лотерей в Израиле был только один такой человек и выиграл он три раза всего за год с небольшим. Житель, между прочим, достославного города N, и ваш, между прочим, клиент.

— Ну, знаете, у меня есть много клиентов в нашем городке. А как патриот своего города я не советовал бы вам над ним смеяться.

— Вот в том-то и дело, что у вас есть много клиентов. Так я вас и нашел.

— Не понимаю.

— А вы припомните, какую краску вы продали этому господину.

Марио полистал пластиковые конверты и положил передо мной знакомую статью из центральной газеты, которую я когда-то читал. Я вспомнил, что в той же газете был репортаж про погибшего в Альпах Саги. Я вновь смотрел на фото пожилого человека с резкой складкой у губ. Он пришел среди дня с внуком лет четырех. Ему нужна была краска, чтобы покрасить маленький домик для детей, который он сбил из старых поддонов, подобранных на Лаг-Ба-Омер [20] возле супермаркета и предназначенных к ритуальному сожжению на костре. Как добрая половина моих покупателей, как истинный израильтянин, он посетовал, что всю жизнь играет в лотерею, но кроме нескольких грошей, ничего не выигрывал.

Я вспомнил номер краски, что я ввел в компьютер: 1034Т.

— Golden Rain, [21] — произнес я очень тихо.

— Что-что? Как вы сказали?

— Golden Rain…

Меня как током ударило… Я вижу расширяющиеся зрачки Марио, несмотря на то, что внешне его возбуждение никак нe проявляется. Он берет со стола бокал и допивает остатки «Шардоне».

— Совпадение, — говорю и тянусь к стакану попить водички.

— Может быть, — Марио убирает статью обратно и достает другую. — Полюбуйтесь, из того же номера!

Подсознательно я уже чувствую, что она появится, но сознание отталкивает приближающийся момент. Я даже понял, почему Марио выбрал именно эту статью: интервью с Яэль о гибели Саги. Они пришли выбирать краску для их новой совместной квартиры. Представьте: первая красавица и топ-модель, одетая в домашний свитер и потертые джинсы, и Саги, на морде которого одновременно написана гордость обладания драгоценным бриллиантом и досада, стыд за бедноватую оправу.

Посреди зимы я вижу свежий загар на коже будущих молодоженов, горный загар лыжного курорта, Альпийских вершин, свежего снега. Яэль сосредоточенно перебирает листки веера-каталога, Саги занят своим любимым делом — ищет, что бы стянуть.

У меня хорошая память на лица и на номера: OW42P. «Alpine Echo [22] ».

Марио смотрит на меня торжествующе.

— Но они же ничего так и не купили! Просто поморочили мне голову и ушли.

— Может быть, это и не столь важно… Вы же помните номер, который они выбрали, вы же его посоветовали. Может, этого и достаточно, я же сказал, никто не знает, на что именно воздействует Профессионал.

Почему из всех нежно-салатовых оттенков я выбрал именно Alpine Echo? Мог же я сказать Teardrop, [23] да мало ли что еще можно подобрать: Frosted Ice, [24] Pine Bud, [25] Washed Needles. [26] Я могу с легкостью подобрать еще десяток-другой разных названий оттенков, отличающихся друг от друга крайне мало. Почему именно Alpine Echo? Вы испытывали ощущение полной беспомощности и безотчетного ужаса, рушащегося потолка и уходящего из-под ног пола одновременно, кошмарного сновидения и не менее дикой действительности, когда проснешься?

Я вспоминаю, как еще ребенком слушал рассказ своего деда о случае из его жизни в общежитии. Это было где-то во второй половине двадцатых годов: большая комната с железными кроватями вдоль стен, крашеные белой масляной краской тумбочки с выдвижным ящиком сверху и дверцей внизу, десяток студентов, делящих помещение, полчища клопов, от которых нет спасения ночью. Кто-то изобретает метод борьбы с насекомыми: надо отодвинуть кровать от стены и поставить все ножки в консервные банки с водой. Но едва заполночь раздается нечеловеческий крик. Один из студентов, плотно завернувшись в одеяло, падает с кровати в проем у стены. Конечно, его с шутками да прибаутками вытаскивают, но до утра уже никто не спит. Упавший с кровати студент скулит, как подбитый щенок, дрожит крупной дрожью, с трудом удается влить в него лишь горячий чай. Дед говорил, что схитрил тогда — подлил водки в пол-литровую кружку с чаем, которым поил своего товарища. А к утру тот, пьяный в дым, рассказал, наконец, свою историю:

«Я заснул, и приснилось мне, что я умер. Все родственники приходят со мной прощаться, но я не верю и пытаюсь с ними заговорить. Я не верю, что я умер, потому что все говорят со мной, как с живым. Похороны приближаются, меня кладут в гроб и везут на кладбище, старухи читают молитвы и крестятся, остальные боятся креститься, но опасаются проклятья священника. Крышку прибивают гвоздями, и гроб опускают в могилу, комья земли стучат по крышке. Здесь я просыпаюсь, я знаю, что проснулся, но не могу пошевелить ни рукой — ни ногой. Я чувствую, что похоронен заживо, и тут мне становится по-настоящему страшно. Я кричу, и тут меня спасают ангелы, мои товарищи».