Шрифт:
– Алло, – проговорил старческий дребезжащий голосок, – алло, слушаю вас.
Ну вот, естественно, Алик переехал… Я чуть было не повесила трубку, но потом все же спросила:
– Извините, пожалуйста, это квартира Радзинских?
– Да, – пробормотала старушка.
– Можно Алика?
Бабуся принялась судорожно кашлять, я терпеливо поджидала, пока она прочистит горло. Наконец старуха выдавила:
– Нет.
– Он уехал?
– Да.
– Далеко?
– Да.
– Скоро вернется?
– Нет, он не вернется.
– Эмигрировал?
– Нет.
– На гастролях?
– Нет.
В конце концов мне до жути надоело вести тупой диалог, и я излишне резко спросила:
– Анастасия Романовна с ним отправилась?
– Нет.
– Она в Москве?
– Да.
– Дома?
– Да.
– Позовите, пожалуйста.
– Слушаю, – пробулькала бабка.
Думая, что ослышалась, я повторила:
– Будьте любезны Радзинскую Анастасию Романовну.
– Это я, – ответила старуха.
Трубка чуть не выпала у меня из рук. В голове заметались цифры. Насколько помню, Настена родила Алика очень рано, в семнадцать лет. Мы были с Радзинским одногодки, оба появились на свет в 1962-м. Значит, его матери должно исполниться сейчас пятьдесят пять или шесть лет… В нынешние времена дамы такого возраста еще косят под девчушек, Настена же всегда выглядела намного моложе своих лет… Что случилось?
– Кто вы? – дребезжала трубка. – Что хотите?
– Добрый день, – собралась я с духом, – вас беспокоит Евлампия, то есть, простите, Фрося Романова, училась когда-то у вас в консерватории, моя мама певица Орлова, мы с Аликом…
– Фросенька, – неожиданно зарыдала трубка, – Фросенька, вот горе, спасибо, что откликнулась…
Чувствуя, как медленно начинает холодеть спина, я осторожно спросила:
– Алик…
– Господи, – стонала Настена, – Аличек, бедняжка…
Понимая, что случилось какое-то жуткое несчастье, я быстро сказала:
– Можно к вам приехать?
– Конечно, дорогая.
– Если прямо сейчас?
– Конечно, конечно.
Повесив трубку, я пошла в прихожую. Эх, не спросила адрес. Впрочем, если телефон остался прежним, то и живут они на старом месте, в небольшом сером доме постройки конца девятнадцатого века, прямо напротив консерватории. Почтового адреса я не знаю, но дорогу в квартиру Алика помню великолепно.
Иван высунулся из кухни:
– Уходишь?
– Ага.
– На, попробуй, соли достаточно?
Я посмотрела на тарелку, где лежала котлета.
– Это что?
– Как что? Котлетка.
– Где мясо взял?
– В морозилке.
– Так оно для кошек!
– Да? – уставился мастер на блюдечко. – Плохое, испорченное?
– Нет, конечно, совершенно нормальное, на рынке брали…
– Тогда почему для кошек?
– Ну мы их раз в день кормим сырой говядиной, для здоровья полезно, – объяснила я, натягивая сапоги.
– Ага, – кивнул Иван, – кошкам, значитца, телятинку, а себе пельмени готовые! Ничего, обойдутся сегодня «Вискасом», людям тоже мясо полезно жареное!
Признав справедливость этого постулата, я проглотила удивительно вкусную котлетку, одобрила соотношение мяса, хлеба и соли, потом ушла, провожаемая недовольным криком Арчи:
– У-у-у-у…
Очевидно, звук пылесоса произвел на птичку неизгладимое впечатление.
Хорошо, что разговор по телефону подготовил меня к встрече с Настеной, потому что иначе бы я не сумела сдержать вопль ужаса. Дверь мне открыла старуха, замотанная в платки и шали. Маленькое сморщенное личико, припухшие глазки-щелочки, от носа ко рту сбегают две глубокие складки. На ногах сапоги – очевидно, Настена жутко мерзла. Она всегда была хрупкой, даже худой, но сейчас смотрелась совершенно бестелесной, словно соломинка, укутанная в ворох одежды… Особо нелепо выглядели волосы, коротко остриженные, мелированные в три цвета… Словно на голову древней старухи натянули парик, принадлежавший молодой модной даме. Но я понимала, что, наверное, еще неделю назад Настена и была этой модной дамой…
– Фросенька, – застонало существо, протягивая ко мне тоненькие веточки рук, – Фросенька, дорогая девочка, вот горе…
Сделав два мелких шажка, она упала мне на грудь и зарыдала. Я принялась ласково гладить ее по спине, потом обняла и крепко прижала к себе. Впечатление было такое, что держу в объятиях испуганную птичку, под рукой ощущались мелкие косточки, и чувствовалось, как сильно колотится у Настены сердце. Наконец она слегка успокоилась, промокнула глаза шалью и пробормотала:
– Извини, бога ради, нервы не выдерживают, пошли в кабинет.
Комната с огромным роялем посередине совершенно не изменилась с того дня, когда я посещала ее последний раз. Те же темно-бордовые занавески, люстра с бронзовыми рогульками, огромный фикус в углу и несметное количество книжных полок с пыльными томами и клавирами. Похоже, что Алик и Настена давно не делали ремонта. Имелась только одна вещь, которой не было тут в мои консерваторские годы. На закрытой крышке «Бехштейна» стоял портрет Алика, украшенный черной лентой.
Я рухнула в старинное, обитое красным атласом кресло и прошептала: