— Прекрасно! Мы славно провели с ним время!!

Закричала ему в лицо, жалея, что мое прошлое нельзя изменить… как нельзя убить Макрухина, что отправил меня к шейху — садисту потешить его фантазии, свой кошелек и похвастаться удачным исполнением задания перед своими дружками.

А впрочем, кого винить?…

Лицо Бройслава превратилось в маску злобного зверя, зрачки стали огромными и страшными от ярости. И я была уверена — он меня ударит, а возможно и убьет. Даже в домашнем животном живет дикий зверь, в человеке имя ему ревность. У кого легкая, как укол в сердце, у кого подвластная контролю, у кого бурная и неуправляемая. Стоит разбудить ее, и она обнажит истинную суть человека, покажет, кто перед тобой: слабак или смельчак, ходячий свод комплексов или раб своих инстинктов, волевая особь или трусливая. Как она относится к тебе — как к равному или как к собственности, что бурлит в ее душе — кипящая лава или мед, в каком мирке она живет — в светлом и прекрасном или черном и грязном. Ревность не обманет, показав себя — она не поддается контролю, даже если человек сможет овладеть ею — она все равно будет владеть им и прорываться сквозь заслоны воли, проявляясь во взглядах, интонации, поступках.

Ревность — сестра страсти, и ее не скрыть. Она оружие самозащиты и арьергард эго. Как тест она проверяет личность на зрелость, заставляя совершать поступки сообразно ее эволюции.

Мне попалась сильная и достаточно зрелая личность — Бройслав не сказал мне ни слова, не тронул пальцем — он вышел, впечатав дверь в косяк, так что тот треснул.

Обиделся. Оскорбился. И все же держал себя в руках. И не оскорбил, не обидел меня, предпочел пережить неприятное состояние в одиночку, возможно, чтобы не пугать меня, а возможно, чтобы придумать коварный план мести.

Но я не боялась — я хотела ясности и, решив получить ее путем довольно опасного эксперимента, ждала финала, не жалея о своем поступке. Честном.

Могу я хоть раз позволить себе это?

Бройслав бродил по дому, маялся, пытаясь взять себя в руки, но тщетно. В душе кипела адская смесь ярости и боли, и хоть он знал ее причину, совладать с ней не мог — она просилась на выход, она мутила разум и слепила взор. Ревность, неведомая ему до сей поры, оказалась сильнее доводов рассудка, сильнее воли. Ее уколы были слишком часты и болезненны с момента встречи с Леной, но он еще надеялся совладать с ними, подчинить себе и задавить в зачатке, но, видно, лишь довел до критической массы своей сдержанностью и бегством от фактов.

Он понимал — глупо ревновать к прошлому, но впервые не мог принять веский аргумент рассудка и сдержаться. Его раздражало все: тишина в доме, встречные предметы, цвет обоев, лица охранников. В гостиной он не сдержался и, схватив вазу со стола, кинул ее в стену. Звон хрусталя и брызги осколков немного привели мужчину в себя, и он прямиком направился в подвал — в тир, чтобы расстрелять там мишени — свою ревность, боль, прошлое Елены и в первую очередь — Аббаса.

Одна мысль, что этот шакал был с Леной, приводила Бройслава в ярость, и он лупил по мишеням, расстреливая одну обойму за другой.

Охранник настороженно поглядывал на хозяина, перезаряжал обоймы, менял мишени и вот не сдержался, спросил:

— Может, автомат?

И пожалел, что не промолчал — Энеску так на него глянул, что ясно стало — следующая мишень найдена.

Точно — Бройслав, не соображая, что делает, начал стрелять в стену за охранником, складывая из пулевых отверстий его силуэт. Когда последняя пуля завершила композицию, в тире появился Гарик. Осмотрел изрытую стену, белого, как мел, охранника, злого, как гренадеры в атаке, Ориона, перезаряжающего обойму, и спросил:

— Достала?

— Принеси досье, — приказал Бройслав, впечатав обойму в паз — лучше сразу, сейчас, здесь пережить все разом, чем болеть год-два и изводить Лену и себя.

— Чего? — не понял Гарик.

— Досье!! — закричал Энеску и начал палить по косякам двери рядом с Фоминым. Тот невольно зажмурился и выставил руки, спасаясь от полетевших щепок, и с трудом переведя дух после залпа, гаркнул:

— Понял.

И поспешил скрыться.

Бройслав отложил пистолет и уставился на охранника, мечтающего рвануть вслед за начальником.

— Вон, — придал ему ускорение Орион.

Оставшись один, он достал из бара коньяк, плеснул на дно бокала и сел за стойку, хмуро поглядывая в янтарную жидкость.

`Спиртное не выход, спиртное — тупик', - напомнил себе и все же хлебнул, чтобы немного успокоиться.

На стойку лег знакомый файл.

Бройслав замер с бокалом на полпути ко рту, мрачно поглядывая на папочку, как на гремучую змею в банке. И решился: вытряхнул содержимое, начал читать.

Гарик хмуро поглядывал на друга и по его виду понимал: сейчас тир превратится в решето. Бройслав мрачнел на глазах, серел и кривился. Веко дергалось, глаза превратились в узкие щелочки дотов.

Но ничего не случилось.

Бройслав дочитал последний лист и уставился на Фомина:

— Зажигалка есть?

Тот удивился, но вытащил из кармана zippo, кинул другу.

Энеску с презрительным блеском глаз сжег бумаги, налил себе полный бокал коньяка, залпом выпил и тяжело уставился на Гарика.

— Послезавтра в двенадцать нас распишут. Приготовь все необходимое к церемонии и встреть священника. Его номер второй.

Ну, откуда что берется! — с досады хлопнул по стойке Гарик: казалось бы, очнись — ведь все ясно, ознакомился уже с «подвигами» новобрачной. Нет! Орион как истинный упрямец продолжает упираться.