Иван Максимович улыбнулся в сторону двери, и Климов обернулся.

В комнату вошла девушка, и Климов узнал в ней официантку из кафе.

— Знакомьтесь, это моя младшая…

— Юля, — представилась девушка и улыбнулась. Она тоже узнала Климова.

— А я Юрий Васильевич по прозвищу Четырнадцать Оладий, — подмигнул ей Климов и пояснил свою шутливость старику: — Ваша дочь меня сегодня утром, — он едва не брякнул «обслужила», — весьма сытно накормила… так что мы уже знакомы… визуально.

— Сейчас я угощу получше, — покраснела Юля и лукаво погрозила пальцем. — И попробуйте оставить «чаевые»!..

— Извините.

— Юрий Васильевич, дочунь, внук Ефросиньи Александровны, — пришел на помощь Климову хозяин дома, — он мне помог дойти…

— А… — протянула девушка, — тот самый… — Она еще раз, но теперь гораздо пристальней глянула на Климова, еще доверчивее улыбнулась, — Ефросинья Александровна вас частенько вспоминала. Обижалась, что вы редко пишете.

Чтобы не затягивать внезапно возникшую паузу, Юля деликатно удалилась.

Проводив Юлю взглядом, Климов сел на предложенный ему стул и подумал, что детали своей одежды дочь Ивана Максимовича продумывала и подбирала весьма тщательно и с большим вкусом. Всякий раз, когда Климов видел подобный тип красавиц, ему казалось, что некоторые женщины были бы намного счастливее, если бы не их ошеломляющая красота. В девичестве они об этом не подозревают, гордясь тем, что всех мужчин просто сносит в сторону от этого превосходства юной красоты над человеческой толпой. Они ликуют, чувствуя дистанцию между собой и всеми остальными, торжественно неся, как нимб над головой, свет женственности и земного совершенства. Но проходят годы, и душа начинает тосковать, ища понимания, тепла и материнства, а рядом — пустота. Утром, в кафе, и теперь, в доме Ивана Максимовича, Климов отметил про себя, что Юля откровенно гордилась своею красотой, но в ее ослепительной улыбке он угадывал душевное томление по счастью и любви.

Сославшись на головокружение, Иван Максимович лег на диван, поправил подушку, положил руку на грудь, закрыл глаза, стараясь сбить одышку медленным, глубоким вдохом и таким же сдавленно-протяжным выдохом. Немного полежав, взглянул на Климова и улыбнулся:

— Вот так и горы дышат… Вдох и выдох… Только вдох у них сильнее, глубже, продолжительнее… От нескольких минут до многих суток.

Климов не поверил:

— Это образ?

— Нет… На самом деле. Я ведь горный мастер.

Иван Максимович с трудом поднялся, встал с дивана, подошел к книжному шкафу, выдвинул ящик и, немного покопавшись в нем, вернулся с большой картонной папкой, напоминающей папку чертежника. Раскрыл ее и положил на стол.

— Вот, посмотрите. Это наши горы. Окружающие Ключеводск… Вернее, их разрез… А это, — его палец начал двигаться по линиям на схеме, — штольни и туннели рудника, все его штреки и забои… Внутренности, так сказать… Пустоты.

— И довольно много, — удивился Климов.

— Да, бурили вкривь и вкось… Особенно вот здесь, под Ключевой… смотрите…

— Да, я вижу. — Климов придвинулся к столу, держа перед глазами схему-карту. — Очень интересно… Надо же!.. А я вот сюда лазил, когда был мальчишкой…

— Правильно, это скала Улитка, а под ней, вот здесь, — Иван Максимович дышал уже пореже, говорил быстрее, — мы столкнулись с очень странным проявлением природы: закупоренной внутри гор чашей воды. Мы называем эти чаши «линзами». Не знаю, сколько тысячелетий она дремала, если можно так сказать, покоилась. Этакая спящая красавица. Понятно, в ее жилах-трещинах процессы шли чисто химические, состав воды менялся постоянно… в известняке вода словно в бутылке… И запечатана эта бутылка была крепко, действительно навеки. Когда в пробитый туннель, по-нашему — горло, ушла значительная часть воды, гора стала «сердиться»: в прорубленных отверстиях возник «воздушный люфт». Взрывчатку просто вырывало у забойщиков из рук, затягивало в никуда. Гора заглатывала все, что удавалось: фляги, каски, фонари, даже отбойный молоток всосала, как пушинку…

— Вот это сила! — поразился Климов. — А людей?.. Могла бы?

— Людей? — переспросил Иван Максимович. — Свободно! Если трещина позволит… Лишь бы соответствовали габариты, так сказать… Вполне возможно. — В его тоне просквозило удовлетворение. — Как в сказке про чудище, которое сидело в пещере и глотало всех, кто проходил мимо.

Климов посмотрел на Ивана Максимовича.

— А как все это объяснить?

— Элементарно: в замкнутом объеме, там где была вода, образовался вакуум… И воздух из туннеля хлынул внутрь…

— Когда бурили?

— Да… через пробуренные скважины… Гора вдохнула…

Климов еще раз взглянул на карту-схему. Нашел «линзу». Отводной туннель… Спросил:

— И долго длился вдох?

— Четверо суток.

Климов хмыкнул.

— Прямо Змей-Горыныч…

Иван Максимович хотел захлопнуть папку, отнести ее на место, спрятать в ящик, но Климов, еще раз глянув на схему, попросил его продолжить разговор.

— А это что? — он указал на схему родника. — Вот здесь и здесь?

— Седьмая и восьмая штольни. Самые большие. Когда проводили учения по гражданской обороне, в седьмой расставляли скамейки, бачки с водой, отводили две каморки под отхожие места и нарекали все это бомбоубежищем номер один.