Можно сколько угодно рассуждать о том, чтo за наваждение случилось с Россией, как она могла допустить к власти безумных маньяков утопической идеи, почему она позволила им терзать и насиловать себя. Однако все подобные разговоры – не более чем пустое празднословие. А сами такого рода вопросы возникают лишь сейчас, когда туман рассеялся и все стало на свои места.

В тот злополучный год расклад эмоций был иным. Обще-ство было расколото. В стране после отречения Николая II шла невидимая гражданская война, выплески которой порой даже выбивались наружу: июльские события в Петрограде, корниловское выступление в августе.

Не будем забывать и того, что любая революция имеет вполне определённый временнoй тренд: она побеждает на волне удовлетворения народных вожделений (в феврале ими были «свободы» от царя, бюрократии, капиталистов), затем, когда народ начинает понимать, что «свободы» и элементарный порядок – вещи трудно совместимые, наступает усталость от полученных свобод, люди начинают тосковать по привычному ярму, они жаждут появления «ос-вободителя от революции», т.е. «насадителя порядка». П. А. Сорокин справедливо считает, что подобная эволюция психологического восприятия присуща любой революции [410] .

К тому же очень быстро истощаются и энтузиазм, и воля человека, эйфория от обретенных свобод замещается раздражением от недееспособности власти, а голод и множество чисто бытовых невзгод приводят к полной душевной апатии, наступает безразличие и претерпелость. Такие «массы» возбудить очень легко, еще легче «обуздать» их. Это время смены предыдущей фазы революции. Его надо прочувствовать, тогда власть сама может упасть в руки любой агрессивной политической группировке. Население становится инертной и практически бессловесной массой.

«Так революция, – пишет П. Сорокин, – толкавшая раньше к полному разнуздыванию, сама неизбежно создает условия, благоприятные для появления деспотов, тиранов и обуздания масс» [411] .

Да и интеллигенция после того, как прошел у нее обморок от новых «непрошенных» властителей, стала осознавать, что уж ей бы надо помолчать, ибо именно она, русская интеллигенция, через «ни-гилизм, порицание и пренебрежение к государственным устоям и государственному идеалу» привела и к «разрушившему Россию социализму, и к его разности – большевизму» [412] . Это мысли академика В. И. Вернадского, типичного русского интеллигента, одного из лидеров кадетской партии.

А вот что записал в своем дневнике 9 января 1918 г. русский публицист Д. В. Философов: «Все русские социалисты насаждали в течение 70 лет то, что теперь делают большевики. Те же лозунги. Следовательно, виноваты не одни большевики, а и “мы”. Не думали, что придется нам осуществлять наши далекие идеалы…» [413] .

В этом, пожалуй, самая суть того феномена, который мы зовем «русской радикальной интеллигенцией», – ее полная социальная и политическая безответственность. Это, конечно, трагедия самой интеллигенции, но прежде всего – трагедия России.

Придется признать, что осенью1917 г., как сказал бы Гамлет, «распалась связь времён». Именно так оценивала происшедшие в России события интеллигенция. Хотя, как видим, она не только должна была, но просто была обязана это предвидеть. Если демократический дурман Февральской революции рассеивался долго, ибо он подействовал на обывателя, в том числе и на интеллигенцию, как спасительная анастезия, то в отношении Октябрьского переворота подобные метафоры пришли в голову сразу.

С большевиками все быстро встало на свои места, и ил-люзий в отношении новой власти не испытывал никто.

Однако стенать и жаловаться даже на самые крутые развороты истории – занятие бессмысленное и пустое [414] . Поэтому в нашей книге мы отдадим предпочтение трезвому анализу.

Начнем с того, что насильственный слом многовековых традиций привел не к торжеству социальной справедливости, чего добивалась демократически настроенная русская радикальная интеллигенция, а лишь к всплыванию на поверхность «пасынков цивилизации» (П. Л. Лавров), или, в более привычной нам терминологии, к диктатуре пролетариата. Как остроумно заметил Г. А. Князев, «люди с псевдонимами вместо фамилий взяли… судьбу России в свои руки» [415] , и все ее народонаселение стали силой гнать в «светлое будущее».

В. В. Розанов оказался, как всегда, точен в своих наблюдениях: «Революции происходят не тогда, когда народу тяжело. Тогда он молится. А когда он переходит “в облегчение”… В “облегчении” он преобразуется из человека в свинью, и тогда “бьет посуду”, “гадит хлев”, “зажигает дом”. Это революция» [416] .

Большевики не скрывали своих намерений взять власть, они только ждали подходящего момента, а уж никак не Учредительного собрания. И дождались. Русская интеллигенция, свалив явно беспомощного царя и слегка сама поупражнявшись в управлении страной, практически безропотно уступила капитанский мостик тем, кто почти ничего не знал в государственных делах, но зато имел беспредельный уровень притязаний и не страдал ни нравственными, ни моральными комплексами.