Все ключевые события с февраля по октябрь 1917 г. неоспоримо доказывают, что Россией в те злосчастные месяцы правил не разум, не воля, а только личные амбиции руководителей двух ветвей власти. А когда политические силы тащат страну в разные стороны, неизбежно, как черт из табакерки, выскакивает нечто третье и с легкостью перехватывает властную инициативу.

На самом деле, еще 1 марта 1917 г. Советы издают приказ № 1, нацеленный на сознательный развал русской армии (И не смешно ли – при действующем еще Верховном главнокоманду-ющем приказ по армии издают Советы?!). По этому приказу власть в войсках переходила к выборным солдатским комитетам, солдаты теперь сами выбирали своих командиров. Кроме того, была разрешена политическая агитация в войсках, ликвидированы все старые привычные порядки. После подобной «инициативы» русская армия полностью утратила боеспособность. Один из членов Совета, как вспоминал А. И. Деникин, цинично заявил: «Если не развалить старую армию, она раздавит революцию» [398] . Спохватившийся А. Ф. Керенский уже вскоре понял, что без армии революцию не спасти, он клялся, что отдал бы 10 лет жизни, лишь бы этот злосчастный приказ № 1 не был подписан. Но было поздно. Генерал П. А. Краснов писал, что уже к апрелю русская армия превратилась в «сошедшую с ума массу» [399] . А генерал А. И. Деникин в июле 1917 г. прямо в лицо А. Ф. Керенскому сказал, что «те, которые сваливают всю вину в развале армии на большевиков, – лгут; что прежде всего виноваты те, которые углубляли революцию и “Вы, г-н Керенский”; что большевики только черви, которые завелись в ране, нанесенной армии другими» [400] .

Раздираемая борьбой за власть между Советами и Временным правительством, фактически утратившая дееспособную армию Россия неудержимо покатилась к пропасти. Что можно было сделать в этих условиях? Только одно: срочно привести страну в чувство, заставить ее подчиниться власти. Но для этого надо было сделать выбор между Советами и правительством. И в любом случае ввести режим военной диктатуры. А. Ф. Керенский сам предложил эту крайнюю меру, понимая, что он уже стал пешкой в руках всевластных Советов.

С первых же дней революции душа А. Ф. Керенского, как писал позднее В. Д. Набоков, была «ушиблена» той ролью, которая выпала на его долю в российской истории. Он, «маленький случайный человек, вскоре был поставлен во главе страны и ему приходилось принимать решения, абсолютно не соответствующие ни его уму, ни решимости, ни нравственному уровню. Все было выше его сил. Уже тот факт, что такой человек, как Керенский, стал героем революции, можно было считать ее приговором» [401] .

Летом 1917 г. революция «вошла в силу», т.е. власть окончательно расписалась в своей полной недееспособности, а подонки, напротив, заиграли мускулами. Г. А. Князев, в будущем директор Архива АН СССР, так вспоминал то страшное лето: армия бежит, солдаты в городе бесчинствуют. «Все ужасы меркнут перед тем, что там делалось… Грабили, убивали, насиловали женщин… Бог знает, чем кончится эта катастрофа». Июль того года он назвал «прокля-тым». 3 -6 июля «самые черные дни русской истории…Если бы я даже разделял большевистские идеи, то, увидев, что они делают сейчас в нашем народе, какие низкие подлые черты трусости, эгоизма, корысти пробуждают в нем, отказался бы, первый бы стал протестовать против этого». И далее: армия стала «дикой ордой». Создается «русско – русский фронт… Исполняются самые фантастические планы немцев. Мы гибнем» [402] (Как видим, то, что большевики выполняли волю немецкого Генерального штаба, для живых свидетелей тех дней было бесспорно. Они понимали главное – интересы большевиков и немецкого командования совпали, и этот факт не требовал документальных доказательств, он был тогда нагляден).

16 июля 1917 г. А. Ф. Керенский собрал широкий Военный совет в Ставке. Решили дезавуировать бездумный приказ № 1, т.е. изъять «политику» из армии. На пост Верховного главнокомандующего назначили самого решительного и уважаемого в войсках человека – генерала Л. Г. Корнилова.

Он отважился на крайний шаг, понимая, что иного выбора нет, – идти на Петроград, силой ликвидировать Советы и до Учредительного собрания ввести в стране режим военной диктатуры. Повторю: в тех условиях это был единственный реальный шанс спасти страну от неминуемой катастрофы.

Военные смотрели на сложившуюся ситуацию трезво. Если глава правительства, куда входили, как бы мы их сегодня назвали, «силовые министры», не в состоянии был справиться с Советами сам, а вошел в тайный сговор с армией, то России нечего было рассчитывать впредь на такое правительство, и Л. Г. Корнилов вместе с Советами собирался устранить от власти и А. Ф. Керенского с его министрами.

Однако сохранить в тайне истинные пружины заговора Л. Г. Корнилову не удалось. А. Ф. Керенский, узнав о планах Верховного, в первую очередь, как истинный интеллигент, примерил их на себя и решил до последнего своего шанса оставаться в роли «заложника революционной демократии», как он сам себя картинно называл. На самом деле, интересы своей карьеры Керенский открыто поставил выше интересов России, ведь все прекрасно понимали, что он не справляется со своими обязанностями, оттого и прибегнул к заговору. Но поняв, что сам станет его жертвой, быстро ретировался, объявил Л. Г. Корнилова «заговорщиком» и распространил через своих эмиссаров в войсках слух, что Л. Г. Корнилов на самом деле собирается реставрировать монархию. А убедившись, что солдаты стали верить ему, да и ненавистные до того Советы, узнав о заговоре Л. Г. Корнилова, вдруг обернулись неразлучными «заединщиками» правительства, распорядился арестовать Верховного и ближайших его сподвижников.

В очередной раз карьера оказалась выше долга, политика выше морали, а будущее России преломлялось только через призму личных амбиций.

События июля – августа 1917 г. отчетливо показали населению страны, что надеяться ему более не на кого. Тут-то все и оцепенели. Ждали самого худшего, ибо понимали, что намного страшнее личной диктатуры диктатура идеи. Ничего другого уже России не оставалось. Причем поразительно, что даже в то лето 1917 г. истинные мотивы корниловского мятежа многим были понятны, и люди, не кормившиеся из аппаратного корыта, не скрывали своих симпатий к решительному генералу. Всю эту историю они «переживали изнутри, очень близко и никак не могли опомниться от лжи, в которую она была заплетена», – вспоминала впоследствии З. Н. Гиппи-ус [403] . Да, как бы перекликается с ней И. В. Гессен, поход Корнилова заронил искры надежды на изменение «безотрадного положения» [404] .

Главный вывод, который напрашивается сам собой, сле-дующий: после провала корниловского выступления путь большевикам к власти был открыт.

«Могут расстрелять Корнилова, – писал генерал Иван Павлович Романовский, – отправить на каторгу его соучастников, но «корниловщина» в России не погибнет, так как «корниловщина» – это любовь к Родине, желание спасти Россию, а эти высокие побуждения не забросать никакой грязью, не затоптать никаким ненавистникам России» [405] . «Корнилов – единственный наш русский герой, – писала 6 апреля 1918 г. З. Н. Гиппиус. – За все эти Страшные годы. Его память одна останется Светлым пятном на этой Черной гнилой гуще, которую хотят назвать “русской историей”» [406] .