— Наверное, просто потому, что они любили оливки.

— Отвяжись.

— Вот если бы она изобрела пиццу — это я понимаю!

— Сказала — отвяжись!

Аргус на переднем сиденье улыбался. Он ничего не сказал, но голубой глаз на затылке подмигнул мне.

Движение транспорта в Квинсе стало медленнее. К тому времени, когда мы добрались до Манхэттена, солнце уже садилось, стал накрапывать дождь.

Аргус высадил нас на остановке «грейхаундов» в Верхнем Ист-Сайде, недалеко от квартиры, где мама когда-то жила с Гейбом. К почтовому ящику был приклеен промокший флайер с моей фотографией и надписью: «Ты видел этого мальчика?»

Я сорвал флайер, прежде чем Гроувер и Аннабет успели заметить его.

Аргус выгрузил наши вещи, удостоверился, что мы купили билеты на автобус, и уехал; когда он выезжал с парковочной площадки, один глаз на его руке открылся, чтобы проследить за нами.

Я подумал о том, как близко отсюда моя старая квартира. В это время мама обычно возвращалась домой из кондитерской. Вонючка Гейб сейчас, наверное, сидит у себя, играет в покер, и ему глубоко плевать на то, где она и что с ней.

Гроувер надел рюкзак. Он перехватил мой взгляд и посмотрел в ту же сторону.

— Хочешь знать, почему она вышла за него, Перси?

— Ты что, мои мысли читаешь? — уставился я на него.

— Только твои чувства, — пожал плечами Гроувер. — Я вроде забыл тебе сказать, что сатиры это умеют. Ты ведь вспоминал про маму и отчима?

Я кивнул, призадумавшись, что еще Гроувер мог позабыть сказать мне.

— Твоя мама вышла за Гейба из-за тебя, — сказал Гроувер. — Вот ты зовешь его Вонючкой, а сам ничего не понимаешь. У парня такая аура!.. Ее даже отсюда можно учуять. Я чую его следы на тебе, а ведь вы не виделись почти неделю.

— Ах, значит, спасибо Вонючке Гейбу, — огрызнулся я. — Где тут ближайший магазин? Я сбегаю за пивом.

— Тебе следовало быть благодарным, Перси. Твой отчим так отвратительно пахнет человеком, что он мог годами скрывать твою полубожественную природу. Как только я почуял запах его «камаро», понял: своей вонью Гейб годами прикрывал тебя. Если бы ты не жил с ним каждое лето, монстры, наверное, давно убили бы тебя. Твоя мама оставалась с ним, чтобы защитить тебя. Она была умная. И, должно быть, очень любила тебя, поскольку связалась с таким парнем… если тебе это, конечно, интересно.

Лучше мне от его слов не стало, но я не подал виду.

«Я снова увижу ее, — подумал я. — Она не умерла».

Интересно, продолжает ли Гроувер читать мои чувства, сейчас они в полном раздрае. Мне было приятно, что он и Аннабет со мной, но я чувствовал себя виноватым, поскольку был с ними не вполне честен. Я не открыл им истинной причины, почему согласился на этот дурацкий поиск.

Правда заключалась в том, что мне не было ровно никакого дела до жезла или спасения мира или даже того, чтобы помочь своему отцу в беде. Чем больше я думал об этом, тем больше упрекал Посейдона за то, что он ни разу не навестил меня, ни разу не помог маме, ни разу не прислал даже какие-нибудь вшивые алименты. Он призвал меня только потому, что ему нужен был исполнитель.

Я беспокоился лишь о маме. Аид несправедливо забрал ее, и Аид вернет ее обратно.

«Тебя предаст один из тех, кто называет себя твоим другом, — прошелестел у меня в голове Оракул. — В конце концов ты не сможешь спасти самое главное».

«Заткнись», — велел я.

Дождь не переставал.

Мы потеряли всякое терпение, дожидаясь автобуса, и решили поиграть одним из яблок Гроувера. Аннабет была бесподобна. Она могла подбросить яблоко коленом, локтем, плечом, чем угодно. Я старался от нее не отставать.

Игра закончилась, когда я зашвырнул яблоко практически в рот Гроуверу. В одну козло-секунду наш импровизированный мячик исчез — с кожурой, черенком, словом, весь.

Гроувер густо покраснел. Он попытался извиниться, но мы с Аннабет были слишком заняты, нахваливая друг друга.

Наконец пришел автобус. Пока мы стояли в очереди на посадку, Гроувер начал оглядываться и принюхиваться, будто учуял свое любимое школьное лакомство — энчиладу.

— Что такое? — спросил я.

— Не знаю, — напряженно ответил он. — Может, и ничего.

Но ручаюсь, это было не просто так. И я тоже стал оглядываться.

Мне стало легче только тогда, когда посадка закончилась и мы нашли свои места в задней части автобуса. Сложили рюкзаки и уселись. Аннабет продолжала нервно похлопывать по бедру бейсболкой.

Когда зашли последние пассажиры, она стиснула мое колено:

— Перси!

В автобус только что вошла старая дама. На ней было помятое бархатное платье, кружевные перчатки и бесформенная оранжевая вязаная шляпа, затенявшая ее лицо, в руках она держала большую сумку из ткани с орнаментом. Когда дама подняла голову, ее черные глаза блеснули, и сердце мое бешено забилось.