Шрифт:
"...каким образом владеющий богатством бывает благ? Конечно, он не благ, но он становится благим, когда раздает свое богатство. Когда же не имеет его, тогда он и благ; и когда раздает его другим, тогда тоже благ; а до тех пор, пока удерживает его при себе, он не бывает благим /XI:705/.
"...если, имея богатство, раздаем его другим, или предложенного нам не берем, мы бываем добры; напротив, если берем или приобретаем его, то становимся недобрыми" /XI:706/.
Именно любовь к ближнему заставляет богатого раздавать свое имение:
"Вот почему и признаком учеников Своих Он поставил любовь, потому что тот, кто любит, необходимо печется о благосостоянии любимого лица" /VII:781/.
Поэтому для Златоуста уже сам факт обладания богатством говорит о том, что этот человек отвергся христианской любви. В этом смысле богатство для святителя является как бы лакмусовой бумажкой, высвечивающей степень любви в человеке. В качестве примера он не раз указывает на богача из притчи о богаче и Лазаре (Лк.16,19-31):
"...первый порок богатого - жестокость и бесчеловечие в высшей степени" /I:787/.
А вот что святитель говорит по поводу обсуждаемого евангельского эпизода с богатым юношей (Мф.19,16-22):
"...юноша сам себя обличил в пустом самодовольстве: ведь если он жил в таком изобилии, а других, находившихся в бедности, презирал, то как же он мог сказать, что возлюбил ближнего?" /VIII:262/.
Поэтому стяжание богатства – верный признак жестокосердия. Относительно способов собирания богатства у святителя нет никаких иллюзий:
"Мы видим, что многие собирают великое богатство хищением ... отвечай мне, можно ли сказать, что это богатство от Бога? Нет. Откуда же? От греха" /X:350/.
"Почему же, скажешь, Он многим дает? Но откуда видно, что Он дает? Кто же, скажешь, дает другой? Собственное их любостяжание, грабительство" /XII:173-174/.
"...если ты хочешь разбогатеть, то не лихоимствуй, если хочешь оставить детям богатство, приобретай (богатство) честное, - если только таковое бывает" /XI:21/.
"В отношении имущества невозможно быть одному богатым без того, чтобы наперед другой не сделался бедным" /X:419/.
А вот убийственная, не требующая комментариев, формулировка:
"невозможно разбогатеть тому, кто не делает несправедливости" /XI:703/.
Святитель не устает повторять, что богатство, которое не истрачено на милостыню фактически есть грабительство и подлежит жестокому осуждению:
"не уделять из своего имущества есть также похищение" /I:805/.
"Как казнохранитель, получивший царские деньги, если не раздаст их кому приказано, а истратит на собственную прихоть, подвергается наказанию и погибели; так и богач есть как бы приемщик денег, следующих к раздаче бедным, получивший повеление разделить их нуждающимся из его сослужителей; посему, если он истратит на себя сколько-нибудь сверх необходимой нужды, то подвергнется там жесточайшей ответственности; потому что имущество его принадлежит не ему собственно, но его сослужителям" /I:805-806/.
В последней цитате святитель разъясняет замысел Божий о богатстве: «богач есть как бы приемщик денег, следующих к раздаче бедным». Здесь снова следует вспомнить Климента, для которого богатство – «орудие», «дар Божий», который следует использовать на благотворение и тем стяжать Небесные обители.
Интересно, что по поводу благодатности богатства Златоуст даже спорит с Ветхим Заветом. Так, останавливаясь на библейском речении: "богатство и нищета от Господа" (Сир.11,14), он дает ему неожиданное для многих толкование:
"Это было сказано в Ветхом Завете, когда богатство считалось весьма важным, а бедность была презираема, одно было проклятием, а другое - благословением. А теперь не так" /XII:160/.
Иными словами, христианство отказалось от мысли, что богатство есть благословение Божие. Скорее наоборот, ставя во главу угла сотериологию, христианство видит не в богатстве, а именно в бедности более спасительное состояние. "Добродетель гораздо удобнее совершается при бедности" /XI:313/ - замечает святитель.
Итак, по Златоусту, любовь – к Богу и ближнему – требует от христианина отдать все. Именно любовь, возгреваемая Духом Святым, двигала иерусалимскими первохристианами и привела к общности имущества. Святитель общность имений даже называет "виновницей благ" /IX:112/. Однако отсюда не следует, что Златоуст считал общение имений панацеей от всех социальных нестроений. Он делает удивительно глубокое и ценное для нас замечание:
"Но скажи мне: любовь ли родила нестяжание, или нестяжание - любовь? Мне кажется, любовь - нестяжание, которое укрепляло ее еще больше" /IX:110/.