Я втиснулась в узенькую прихожую. Места тут не было никакого. Слева – вешалка с большим овчинным тулупом, справа – холодильник.

– Раздевайтесь, душечка, – суетился хозяин, – небось продрогли, бедняжечка. Сейчас чайку глотнем с шанежками. У меня правнучка – мастерица печь.

Почти сдернув с меня шубку, дедуля неожиданно крепкой рукой поволок незваную гостью в комнату. Небольшое помещение было почти полностью забито книжными полками. Собрания сочинений Золя, Бальзака, Виктора Гюго, Анатоля Франса – все на французском языке. На обеденном столе лежал томик «Сокровища поэзии». Усаживаясь, я тихонько пробормотала:

– Ну надо же, – подпрыгнул на месте хозяин, – я тоже обожаю Аполлинера. Великий поэт!

Пока хозяин готовил чай и разогревал на сливочном масле круглые пирожки с мясом, оказавшиеся и впрямь волшебно вкусными, мы обсуждали поэзию начала двадцатого века. Отхлебнув абсолютно черную жидкость, дедуля с чувством произнес:

– С удовольствием поставил бы вам «отлично». Можете спросить у студентов, меня не так легко расколоть на пятерки. Кстати, у вас прекрасное произношение, с трудом верится, что говорит не коренная парижанка.

Это точно. Языком я владею в совершенстве. В первые годы жизни в Париже меня принимали когда за немку, когда за голландку, и все из-за слишком твердого «л». Позднее уже никто не сомневался, что я родилась во Франции. Но дедушке знать мою историю незачем, поэтому я ответила:

– Здесь нет моей особой заслуги, просто попались замечательные преподаватели.

– Большая редкость в наше время, – покачал головой дедуля и церемонно представился: – Андрей Франсуазович Витепаш, профессор университета.

– Вот вы, наверное, имеете французские корни…

– Да, – оживился преподаватель, – мой предок был из тех самых наполеоновских солдат, отступавших по Старой Смоленской дороге. Драгун отчаянно голодал и обморозился, вот и пожалела его русская баба из деревеньки Мокеево. Так и пошли в России крестьяне Витепа, «ш» прибавилось потом, для удобства произношения. Затем родичи перебрались в Москву, стали служивыми людьми, чиновниками мелкой руки. Я же божьей милостью поступил в университет – видимо, с генами любовь к французскому передалась. Ну а потом так и остался при almа mater.

– А в Вермь как попали?

– Обыкновенно. Сначала посадили как врага народа, потом запретили въезд в столицу и вновь посадили… Только в 1955-м наконец вышел. Доехал до Верми, здесь и остался. Но не жалею, женился. Знаете…

Опасаясь, что профессор сейчас пустится в длительные и путаные воспоминания, я осторожненько прервала его:

– Как трудно переезжать с таким количеством книг!

– И не говорите, – вздохнул Андрей Франсуазович. – Когда супруга моя – царствие ей небесное, святой была человек – скончалась, я дочери и сказал: «Ну зачем мне одному четыре комнаты? Давай разменяемся». Вот и вышла мне двухкомнатная, а внучке трехкомнатные хоромы. Ну, доплатить пришлось, не без этого… Так еле перебрался, знаете ли. Книги полмесяца увязывал. Хорошо – помоложе был… Пятнадцать лет – это большой срок, а семьдесят и восемьдесят пять – две огромные разницы, как говорят мои безграмотные студенты.

– Как пятнадцать лет? – изумилась я.

– Что так удивляетесь, душечка? Дом построили в 1984 году, один наш преподаватель эту квартирку и получил как очередник. Вот с ним обмен и провернули.

– То есть вы хотите сказать, что живете здесь безвыездно с 1984 года?

– Конечно, а что же в этом странного?

– Сколько у вас комнат?

– Полторы, – усмехнулся профессор и толкнул небольшую дверь.

Я заглянула в открывшееся помещение. Да, такую квартиру действительно нельзя назвать двухкомнатной. В крохотном пенальчике еле-еле поместились небольшая софа и тумбочка, заваленная книгами.

– Тесновато, конечно, – вздохнул Андрей Франсуазович, – но я человек одинокий, мне вполне хватает. Вот надо мной Филимоновы проживают, так у них трое детей. Честно говоря, ума не приложу, как они на ночь устраиваются? А главное – как ухитрились при такой давке троих создать?

– И не меняли больше квартиру? – продолжала я тупо настаивать на своем.

– Зачем? Кто сказал, что я решил продавать жилье?

– В риэлтерской конторе.

– Ошибка вышла, ангел мой. Правда, я рад чрезвычайно: слушал ваш французский как музыку. Даже не представляете, какое удовольствие общаться с собеседником и не поправлять беспрестанно омерзительное произношение.

– Октябрьская улица в Верми одна?

– Конечно.

– Может, домов под номером 2 несколько?

– Как это? – изумился Андрей Франсуазович.

– Ну, допустим, 2а, 2б…

– Нет-нет, – замотал головой профессор.

– Домоуправление где находится?

– Зачем вам?

– Хочу узнать, в какой квартире жила семья Поповых. Бабушка, учительница музыки, и девочка Аня. Старушка умерла в этом году, кажется, весной, а осенью внучка продала квартиру.

Профессор в задумчивости покачал головой.