Шрифт:
– Таких здесь не было.
– Точно знаете?
Андрей Франсуазович допил похожий на чифирь чай и с достоинством сообщил:
– Когда в несчастной России началось безобразие, именуемое торжеством демократии, в Верми стало стремительно разваливаться коммунальное хозяйство. Прокладку в кране поменять и то превратилось в проблему, к тому же мастеровой люд принялся ломить за работу такие деньги… Вот мы на собрании жильцов и решили: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Дом наш уникален. В 1984 году его заселили научные работники – преподаватели разных вузов Верми. Зарплаты у всех грошовые, зато руки умелые и мозги на месте. Вот и выгнали всех пьяниц. Ежели неполадки с сантехникой, пожалуйте к Никите Вадимовичу из 75-й. Он доктор технических наук. Коли неприятности с дверями или окнами – Олег Петрович из 12-й тут как тут. Вообще-то он пишет книги об истории Англии, но при этом изумительный столяр, можно даже сказать – краснодеревщик. Сделал мне полки лучше фабричных. По электрике Алевтина Герасимовна мастер. Да что там коммунальные неприятности, у нас и врачи тут свои… Меня же как существо бесполезное и неумелое, естественно, назначили начальством – председателем домового комитета. Слежу, чтобы в тесный коллектив не проникли «новые вермяки». Так что в доме знаю всех поголовно. Никогда тут не жила преподавательница музыки…
Простившись с говорливым и приветливым профессором, я выбралась на улицу и моментально затряслась от холода. Редкие прохожие кутались в дохи и огромные овчинные тулупы, под их ногами, обутыми в пимы, бодро похрустывал снег. На дворе было градусов тридцать, не меньше.
До гостиницы я добралась только к десяти вечера и сразу обнаружила массу «приятных» нюансов. Горячей воды не было. Ее тут, оказывается, после девяти отродясь не бывало. Электричество отключено, и буфет закрыт
– Тут близенько, – сообщила пожилая дежурная, – две остановочки на автобусе отъедете и попадете в ночной магазин. Правда, цены! Но москвичи – люди богатые!
Вылезти вновь на мороз было выше моих сил.
– Здесь нельзя такси взять? – спросила я, вынимая кошелек.
Через полчаса в моем номере появилась тарелка с горячей картошкой, утопавшей в растопленном сливочном масле, а поверх нее громоздилась горкой квашеная капуста. Принесли очень крепкий обжигающий чай со сладкими булочками и вареньем. На стол водрузили большой фонарь, работавший на батарейках.
– У сына в автомобиле взяла, – пояснила дежурная, устанавливая источник света, – в номерах ни свечей, ни ламп керосиновых не держим – пожара боимся. Люди-то ненормальные, напьются и дрыхнут, а ты следи за ними… Если помыться хотите, Петьке скажу, ведрами воды снизу натаскает, там газовая плита есть, вмиг согреется…
Но я отказалась. В номере собачий холод, лягу спать немытая, даже зубы чистить не стану…
В семь утра позвонил Решетников.
– Билет на Москву покупать?
– Боже, – простонала я, – ну зачем так рано, ни свет ни заря!
– Как? – изумился Владимир. – Уже почти одиннадцать.
Ничего не понимая, я уставилась на свои часы от Картье.
– На моих пять минут восьмого.
– Так это по московскому времени, – рассмеялся Решетников.
Ну надо же, совсем упустила из виду смену часовых поясов. Во сколько же я тогда заявилась вчера к профессору в гости? Небось вытащила старика из постели…
– Есть еще кое-какие дела в Верми, останусь пока.
– Тогда сегодня вечером в театр, – бодро пообещал Володя. – Билет оставлю у портье, только не опаздывайте. У нас спектакли начинают в шесть, потому что после девяти частенько электричество отключают.
Наверное, следовало поторговаться с мужиком из-за цены на квартирку. Небось и за семь бы отдал, вон какой любезный, Сахар Медович, да и только.
Весь день я провела в пустых поисках. Сначала отправилась в местное управление, ведающее народным образованием. Давно заметила: больших ретроградов, чинуш и бюрократов, чем педагоги, нет. Вермские сеятели разумного, доброго, вечного не оказались исключением.
Длинные коридоры местной мэрии покрывали ковровые дорожки. Преподаватели устроились на последнем этаже. Двери кабинетов украшали таблички: «Отдел общеобразовательных школ», «Управление альтернативных методов обучения», «Отдел специализированных школ»…
Я толкнула последнюю дверь. Полная дама в громоздком мохеровом свитере грозно рявкнула:
– Ну?
До сих пор подобным образом меня встречали только в одном месте: СИЗО ь 2, в Бутырской тюрьме.
– Учительница музыки…
– Что за народ, – замахала руками тетка, чуть не расплескав стоящий перед ней стакан с кофе, – читать не умеете? Для вас таблички понавесили, все равно претесь, абы куда. Работать мешаете, музыкальное образование дальше по коридору, надоело справки давать, глаза разуйте!
Волна злобы, исходившая от милой чиновницы, просто вытолкала меня за дверь, поэтому дверь с табличкой «Сектор музыкального образования» я приоткрыла совсем чуть-чуть и, просунув в щель голову, робко проблеяла:
– Не помешаю?
Пожилой мужчина отложил книгу и ласково ответил:
– Отнюдь нет.
Вот ведь какой милый, даже не хочется обманывать, но придется. Я устроилась на стуле и принялась самозабвенно врать.
Мой сын – гениальный пианист, победитель многих конкурсов. Давным-давно живет за границей, в Париже. Но первые гаммы сыграл в Верми под руководством замечательной преподавательницы Поповой. До юноши дошла весть, будто престарелая учительница скончалась, и теперь он хочет установить на ее могиле памятник. Попова была одинока, жила с внучкой Аней…
Инспектор полез в сейф.
– Имя и отчество подскажите, пожалуйста.
Я развела руками.
– Столько лет прошло…
– Попова, Попова, – бормотал чиновник, перебирая карточки. – Не было у нас такой. Вот есть Попова Марина Анатольевна, 1972 года рождения… Да и я не помню. Сам заведовал музыкальной школой, высококвалифицированные репетиторы у нас, знаете ли, наперечет. Тут их не так много, старой, так сказать, закалки. А молодежь – тьфу, не педагоги, а слезы одни – шлепают пальцами по клавишам, словно утки по песку. Нет, Поповой не встречал.