Вернемся, однако, к тому, ради чего затеяны эти записки, – к моим устным рассказам внуку перед сном. За несколько месяцев я исчерпал все бесхитростные факты Трошиной биографии, да и Паша подрос, теперь ему уже требовались более острые сюжеты. И я стал их сочинять, неизменно, впрочем, отталкиваясь от реальных событий.

Возьмем, к примеру, упомянутую историю с попугаем Аркашей. Ну ревновал его Троша к нам, ну попытался однажды открыть его клетку. Ну и что? История на пять – десять минут, не больше. А наш попугай был настолько интересным персонажем, что, бесспорно, заслужил участие в самом серьезном приключении.

В соседнем доме умерла пожилая женщина, и мою жену попросили на время приютить осиротевшего волнистого попугайчика. «На время» вылилось в несколько лет – до конца его птичьей жизни.

Поселившись у нас на кухне, зелененький с желтым Аркаша поначалу лишь что-то невразумительно напевал и начирикивал, а мы сетовали на то, что устроители его судьбы нас беспардонно надули и он никакой не говорящий. Прошла неделя-другая, и как-то вечером, когда все мы сидели на кухне, Аркаша потоптался на своей жердочке, устраиваясь поудобней, и этак задумчиво сказал:

– Я уж два месяца не получаю пензию…

Мы от удивления разинули рты, а Аркашу понесло. Скороговоркой, будто боясь, что его перебьют, не дадут договорить, он пересказывал нашими голосами кухонные разговоры минувшей недели, громко смеялся, сердился на Трошу за то, что тот зашел в квартиру с грязными лапами и повсюду наследил, спрашивал кого-то, не налить ли чаю, вставлял в свою речь пассажи из «Эха Москвы» и время от времени представлялся: «Аркаша – золотой мальчик, Аркаша – маленький попугаич…» Представляясь, он нередко называл себя не только по имени, но и по фамилии, моей фамилии, которую я порой в шутку добавлял к его имени. Отсюда и «попугаич» – моя фамилия кончается на «ич».

Справедливости ради надо сказать, что речь Аркаши часто была неразборчивой, но по интонации нашего попугаича почти всегда угадывалось, кого он имитирует. Впрочем, имитирует ли? Мне порой казалось, что его человеческая речь вполне осмысленна. Как-то раз, наслышанный о говорящем попугае, ко мне зашел мой старинный товарищ Михаил Борисович Черненко, а Аркаша, как назло, не имел ни малейшего желания вступать с ним в беседу. Гость подъезжал к нему и так и этак, но попугай словно набрал в рот воды. Посидев с нами, напившись чаю, Михаил Борисович собрался уходить и напоследок сказал: «Все, Аркадий, я пошел, будь здоров, Аркадий». Прошло всего несколько минут после его ухода, как Аркаша расправил перышки и произнес тоном, каким посылают куда подальше: «Пошел, Михал Борисыч, пошел…»

Если уж мне иногда казалось, что Аркаша не попугайничает, а разумно разговаривает с нами, что уж говорить о Троше. Его буквально передергивало от самолюбования «золотого мальчика» и особенно от команд, которые попугай выкрикивал в его адрес…

И вот, пристроившись рядом с внуком, я стал рассказывать: один раз гуляли мы с Трошей в лесу и услышали откуда-то сверху тонкий девичий голосок, повторяющий имя нашего попугая. В ветвях мы заметили маленькую пеструю птичку, она явно искала с нами контакт. Мы поманили ее, и она, спорхнув с дерева, опустилась мне на плечо. Завязался разговор. Птичка поведала нам, что ищет своего старого друга попугая Аркашу, который на самом деле никакой не попугай, а обычный мальчик, заколдованный злой волшебницей. И она тоже вовсе не птичка, а девочка. Если она найдет Аркашу, они вместе придумают, как снять колдовские чары.

Дальше все легло на плечи Троши. Обнюхав крохотную травинку, зацепившуюся за лапку птички в момент превращения в нее несчастной девочки, он пошел по следу и вышел-таки на злую волшебницу. Троша без проблем победил трех огромных и свирепых псов, которые ее охраняли, и под угрозой укуса за ногу заставил ее расколдовать детей. Мальчика и девочку мы доставили их родителям, а те в благодарность подарили нам попугайчика, который сейчас и болтает в нашей клетке всякий вздор.

Вот такая история. Понятное дело, что за десять минут перед сном ее не расскажешь. Паша засыпал на середине, а следующим вечером требовал продолжения точно с прерванного места. Постепенно у нас сложился, как говорят телевизионщики, формат сериала. Дело в том, что родители привозили к нам внука на выходные. Пятничным и субботним вечерами я рассказывал историю перед сном, а завершал ее, когда отвозил Пашу в подмосковный городок, где они живут. Таким образом, сюжет растягивался на две десятиминутки плюс еще минут сорок в дороге, итого – почти час.

Быстро сформировалось и название сериала. «Один раз мы с Трошей…» – этими словами начиналась каждая серия.

Во всех сериях своего бесконечного сериала я нещадно эксплуатировал три Трошиных достоинства – его фантастический нюх, интеллект и абсолютное бесстрашие.

Честно сказать, насчет нюха я привирал. Он был у Троши самым обыкновенным, или скажем так: я не имел возможности убедиться в его незаурядности, поскольку не перевариваю охоту и слежку в любых их разновидностях и проявлениях.

Что же касается интеллекта, не сомневаюсь, что IQ Трофима был на заоблачной высоте. Команды голосом или жестом мы подавали ему лишь в тех случаях, когда требовалось на глазах восхищенной публики выполнить какой-нибудь особенный трюк. Например, такой: я сгибался пополам, командовал «верхом», а он прыгал мне на спину, после чего мы изображали лошадь и всадника. В обыденной же жизни я просто говорил Троше, что нам надо делать, а чего не надо. Пошли в лес… Я устал, не беги как сумасшедший… Поворачивай направо… Принеси мне книжку с кресла… Пожалуйста, не лезь в грязь… Обратную связь Троша осуществлял выразительными взглядами, виляньем коротенького хвостика, лаем, интонации которого я различал, как музыкант ноты, легким рычаньем или поскуливанием. Он соглашался со мной, порой, доказывая свою правоту, спорил, предлагал свои варианты решения тех или иных проблем. Словом, Троша был нормальным canis sapiens. Но ведь такое скажет о своей собаке почти каждый.