Шадрах поднял голову, посмотрел налетающую карту и спросил:

— Тогда скажи, какой у нее изъян?

— Кратковечность, — ответил Голлукс. — Карте полагается долго жить. А эта уже умирает: кружит все ниже и ниже, и память ее слабеет. Не знаю, куда ты собрался, но с ней не дойдешь.

— Не слушай его, — вмешался сурикат. — Эта тварь, видно, любит почесать языком. И даже не представляет, о чем говорит. С картой все в порядке. Она тебя приведет куда нужно.

Бывший мозг отозвался, не дав мужчине ответить:

— Я — Голлукс. Голлуксу многое известно. Он знает, что карта скоро умрет. У суриката есть изъян: он — только голова. У тела была половина правды, у головы была половина правды. Карта летает все ниже и ниже. Кругами.

Прекрасная птица и впрямь потускнела; острые крылья чуть ли не задевали волосы Шадраха.

— Что-то мне подсказывает, Иоанн, — произнес мужчина, — что ты врешь.

— Но мы же так породнились, — насмешливо отозвался сурикат. — И ты поверишь не мне, а этому куску сырого мяса?

— Голлукс — порочное место, а не порочный Голлукс, — ответило существо.

— Голлукс действует на нервы, — процедил Иоанн Креститель. — Голлукс очень много болтает.

— А я ему верю, — сказал Шадрах и спросил, обращаясь к четырехпалому: — Ты знаешь, где Квин?

— Голлукс, он знает.

— Нужно идти туда? — Мужчина указал в ту сторону, в какую шел прежде.

— Нет.

Мужчина лукаво покосился на Иоанна Крестителя:

— Ага, значит, туда? — и ткнул пальцем в обратном направлении.

— Нет.

Шадрах указал в противоположную от моря сторону, где высились горы.

— Нет.

— Говорю тебе, он сам не понимает, что несет! — прошипел сурикат.

— Осталось только море, Голлукс.

— Голлуксу известно, что никакого моря нет.

— Совсем спятил, — встрял Иоанн Креститель. — Прикончить бы его! Правда, лучше убей! — Он попробовал укусить своего спутника за руку.

Шадрах и ухом не повел.

— Что это значит? — спросил он у Голлукса.

— Это не море. Это рот существа, которое держит в себе Квина. Посередине рта вы его и найдете. Я — Голлукс. Голлукс — порочное место, но не порочный Голлукс.

— Хватит уже, — зашипел сурикат, — не слушай ты его.

— Молчи, Иоанн, — отрезал человек и вновь обратился к Голлуксу: — Знаешь, как туда добраться?

— Пешком. Шагайте по воде. Если вам известен путь.

— А тебе он известен?

— Да.

— Проводишь нас?

— Я — Голлукс, который делает, что хочет. Но Голлуксу приятно оказать услугу тем, кто спас Голлукса из порочного места.

В этот миг утомленная карта, описав широкую предсмертную дугу, приземлилась у ног мужчины. Ее состарившееся тельце покрыли морщины и трещинки. Сияние окончательно потухло. И все-таки Шадрах за всю свою жизнь не встречал ничего прекраснее.

Шадрах смотрел на мерцающие волны. Ему не очень хотелось вручать свою судьбу в лапы незнакомой твари, однако что еще оставалось? Карта умерла. Иоанн Креститель тоже умирал. Мужчина мог бы шагать по берегу до бесконечности, но так и не достичь цели. По дороге его в любую минуту могли растерзать создания Квина. А двадцатью четырьмя уровнями выше ждала Николь.

— Голлукс, — произнес мужчина с уверенностью, которой на самом деле не чувствовал, — показывай дорогу. Я за тобой, только иди впереди.

Тот повернулся и пошел прямо в море. Вскоре тело скрылось в волнах, торчала одна лишь голова на стебельке шеи. И вот когда ему оставалось утонуть или отрастить жабры, Голлукса начало поднимать, и он оказался целиком над водой.

— Чтоб мне провалиться, — сказал Шадрах.

Иоанн Креститель фыркнул.

— Идиот, здесь нет никакого чуда. Разве не видишь?

— Плевал я на чудеса; это больше, чем я или ты могли представить.

Голлукс побегал по воде, чтобы определить безопасные границы перемещения. Теперь и Шадрах разглядел под его ногами гладкую темную поверхность в форме крыла. Над волнами раздался пронзительный голос:

— Голлукс говорит, идите быстрее! Сейлбер долго не ждет.

— Иду! — крикнул мужчина и бросился вперед, поднимая брызги.

Теплая, очень плотная вода казалась почти живой. Сурикат остервенело грыз мужчине руку беззубыми деснами, плевался и вопил:

— Он нас убьет! Он врет!

Пока на полпути, по лодыжки в воде, Шадрах не остановился, чтобы засунуть Иоанна Крестителя в карман.

Строго говоря, сейлбера нельзя было назвать лодкой (впрочем, мужчина настолько свыкся с чудесами, что настоящая лодка изумила бы его куда больше); скорее он походил на длинного тонкого мускулистого осьминога с чудовищно гигантским плавником и фосфоресцирующими фарами вместо глаз. Кончики его «крыльев» извивались, создавая маленькие водовороты. Крепкая спина даже сквозь ботинки напоминала наждак. Сейлбер скользил по волнам бесшумно, без видимого трения (не то что подземный поезд), а в это время Шадрах шатался, пытаясь удержать равновесие. Потом он приноровился к ежеминутным изменениям курса с поправкой на турбулентность и расслабился.