Джек и впрямь не находил себе места, но доложенные с грот-мачты вести о возвращении баркаса с живым доктором на борту вернули ему большую часть рассудка. Впрочем, его продолжала еще волновать судьба Николса, и когда он перегнулся через поручни, на лице у него отразились оба чувства — сначала озабоченность, потом вспышка радости, выразившаяся в широкой улыбке.

Стивен ловко, как заправский моряк, вскарабкался на борт.

— Нет-нет, я в полном порядке, — заверил он. — Но мне искренне жаль сообщить вам, что мистер Николс и шлюпка пропали. Я обыскал скалу тем же вечером, на следующий день, и еще через день: никаких следов.

— Искренне сожалею об этом, — промолвил Джек, покачав головой и потупив взор. — Он был хорошим офицером.

— Вы должны спуститься вниз и лечь, — продолжил он после небольшой паузы. — Макалистер займется вами. Мистер Макалистер, отведите доктора Мэтьюрина вниз…

— Позвольте мне помочь вам, сэр, — сказал Пуллингс.

— Давайте руку, — произнес Герви.

Весь квартердек и большая часть матросов во все глаза смотрели на воскресшего доктора — старые его товарищи с нескрываемой радостью, прочие — с изумлением. Пуллингс зашел так далеко, что вклинился между капитаном и доктором, стараясь ухватить последнего под руку.

— Я не хочу вниз, — отрезал Стивен, отмахиваясь от рук. — Все что мне нужно — это чашка кофе.

Он отошел назад, увидел Стенхоупа и воскликнул:

— Ваше превосходительство! Прошу простить меня за то, что я не смог нанести вам визит в воскресенье.

— Позвольте поздравить вас со спасением, — ответил Стенхоуп, подходя ближе и пожимая доктору руку. Посол говорил даже еще более сдержанно, чем обычно, потому что Стивен стоял перед ним в чем мать родила. Стенхоупу, конечно, приходилось видеть голых, но у них не было глаз, покрасневших как вишни из-за соли и солнца, не было такой иссохшей, сморщенной загорелой кожи, покрытой соляной коркой.

— Счастлив видеть вас живым, доктор, — произнес мистер Эткинс — единственный человек на борту, кого не обрадовало возвращение баркаса: Стивен был прикомандирован к миссии с искусно расплывчато сформулированными полномочиями, и инструкции посла обязывали его спрашивать совета у доктора Мэтьюрина. Про необходимость спрашивать совета у мистера Эткинса умалчивалось, и тот буквально сгорал от ревности.

— Могу я предложить вам полотенце, или какой-нибудь иной наряд? — взгляд его устремился на бесстыдно обнаженный живот Стивена.

— Вы так любезны, сэр, но в этом наряде мне суждено предстать перед Господом, поэтому он вполне хорош. Его можно назвать первородным.

— Утер нос ублюдку, — едва слышно, не шевеля губами, сказал Пуллингс Баббингтону. — Не в бровь, а в глаз.

Поутру, с первым ударом рынды, Стивен уже сидел за обеденным столом, оживленный и изнывающий от голода.

— Ты уверен, что тебе не стоит оставаться в постели? — спросил Джек.

— Да ни за что в жизни, дружище, — ответил Стивен, протягивая руку за кофейником. — Разве я не сказал тебе сразу же, что со мной все в порядке? Кусочек ветчины, пожалуйста. По трезвому рассуждению, если бы не бедняга Николс, мне пребывание на скале доставило бы удовольствие. Было не слишком уютно — я весь поджарился, говоря по правде, — за то мои члены получили такое оздоравливающее воздействие, какого не оказали бы воды Бата лет за сто. Никаких болей, скованности! Я могу сплясать джигу, да еще и элегантную. Помимо этого, где еще я мог бы получить возможность день за днем вести такие точные наблюдения? Одни членистоногие… Вечером, прежде чем отправиться в кровать, я набросал кучу неупорядоченных заметок, так там одним членистоногим отведено семнадцать листов! Ты должен это прочитать. Ты увидишь святая святых моих наблюдений.

— Буду счастлив, спасибо, Стивен.

— Потом я несколько раз обтерся с головы до ног губкой с пресной водой — этой благословенной пресной водой, — и заснул. Сон! Я словно медленно падал в бездонную пропасть, такую глубокую, что утром мне составило труд припомнить, что же происходило вчера: расплывчатые воспоминания о лазарете, соединяющиеся с прочими всплывающими из памяти фрагментами. Боюсь, я не смогу дать тебе отчет о моем утреннем обходе.

— Сегодня ты, безусловно, не так похож не жертву церемонии всесожжения, как вчера, — промолвил Джек, пристально вглядываясь в лицо друга. — Глаза стали почти человеческими. А вот вчера на палубе, — продолжил он, чувствуя, что это не совсем вежливо с его стороны, — они производили впечатление колдовских, ведь мы наконец поймали юго-восточный пассат! Он более южный, чем мне хотелось бы, но полагаю, нам удастся обогнуть мыс святого Рока. По любому, до полудня мы пересечем экватор — с начала полуночной вахты делаем семь-восемь узлов. Еще чашечку? Скажи, Стивен, а что ты пил на этой чертовой скале?

— Дерьмо кипяченое.

Стивен был сдержан в речи, редко божился и уж никто не слышал от него непристойных слов или ругани. Такой ответ изумил Джека, и тот потупил взор. Может это какой-то непонятный ему термин?

— Кипяченое дерьмо, — повторил Стивен. Джек понимающе улыбнулся, но почувствовал, что краснеет от стыда. — Да. В расселине осталась одна-единственная лужа с дождевой водой. Птицы обильно загадили ее. Не преднамеренно: вся скала покрыта густым слоем помета, но достаточно, чтобы воротило с души. Следующий день выдался еще более жарким, если такое возможно, и постепенно жидкость нагрелось до невероятной температуры. Но я все-таки ее пил, пока жидкость не кончилась. Потом перешел на кровь — кровь бедных, ничего не подозревающих олуш, смешанную с толикой морской воды и выдавленным из водорослей соком. Кровь… Джек, а этот мыс святого Рока, о котором ты столько толкуешь, он ведь в Бразилии, этом рае для вампиров?

— Прошу прощения что прерываю, сэр, — произнес появившийся в дверях Герви, — но вы просили меня дать знать, когда грот-брам-стеньга будет готова к установке.

Оставшись наедине, Стивен посмотрел на свою лишенную ногтей кисть, повращал ей с чувством истинного удовлетворения: удивительно крепкая, твердая, никакой дрожи, — произвел с помощью карманного ланцета тонкую операцию на куске ветчины и направился в лазарет, бормоча про себя: «Я не в состоянии был этого сделать, пока не прожарился насквозь, не иссох, не превратился в мумию. Благословенно солнце в силе своей!»