— Вы не боитесь, что я пошлю вас к черту сейчас?

— Нет, — совершенно спокойно ответил Советник. — Во-первых, вы уже заинтересовались этой историей как ученый. Я сознательно не хочу обсуждать мотивы этой вашей заинтересованности, в данном случае они меня не интересуют. Вы поняли главное. Башня не химера, а основная цель проекта, и вам хотелось бы увидеть ее собственными глазами. Во-вторых, вы все-таки арестованы. Подозрение в измене с вас еще не снято, но будет — в случае удачи вашей миссии. В-третьих, вам небезынтересна судьба ваших родных. В частности, вашего старшего брата.

Я посмотрел на Бруно Кимона. Министр пропаганды был жалок. Он сидел, скорчившись на алюминиевом стульчике, и старался не смотреть мне в глаза.

— Хорошо, — сказал я. — Я согласен.

— Давно бы так, — устало проворчал Советник, щелкнув пальцами куда-то в пустоту.

Произошел легкий шорох, и в комнате с экраном возник один из удивительных слуг.

— Подавайте на стол, милейший, — приказал Советник.

Слуга, поклонившись, удалился. А я, глядя ему вслед, подумал: «Уж не обработаны ли эти ребята по методу Витгофа?»

Пока накрывали на стол, внесенный парой расторопных парней с равнодушными лицами, я размышлял о том, что мир департамента устроен весьма странно. Министр в присутствии мелкого, казалось бы, чиновника ведет себя подобно коллежскому секретарю в присутствии генерала. За все время моего короткого и ожесточенного разговора с Советником Бруно не проронил ни слова.

— Скажите, господин Советник, — спросил я, когда стол был уже уставлен первой переменой блюд, — а кто вы на самом деле?

Советник улыбнулся, как мне показалось, печально.

— «Советник», так называется моя настоящая должность, — ответил он, отложив ложку и промокнув губы салфеткой. — Что же касается моего статуса по табели о рангах, то он у меня мелкий. Ненамного выше вашего. «Крепость» — единственная моя заслуга и действительно дело моей жизни… Вам, наверное, не понять, — продолжал он, — вы человек иного склада. Проект, насколько я понимаю, в ваших глазах выглядит чудовищно, но для меня — это мечта, большая и страстная. Должен признаться, что вынашиваю я ее со студенческой скамьи. Разумеется, в те годы у меня не было ничего определенного, так, юношеский мизантропизм в странном сочетании с юношеским же максимализмом — желанием все переменить. Теперь мне понятны тогдашние побудительные мотивы. Знаете эти возрастные проблемы? Вожделения, которые трудно удовлетворить должным образом, проецируются на весь мир, и, конечно, в свете этой неудовлетворенности мир выглядит крайне неустроенным. Где-то на последнем курсе я прочел одну забавную брошюру. В ней говорилось о том, что причины неустроенности человечества кроются не в экономических или политических недостатках общественного строя, а исключительно в эгоизме, основанном на инстинкте самосохранения, и если бы удалось переориентировать этот инстинкт на сохранение равновесия в социуме, то любой вред обществу был бы для индивидуума равносильным покушению на самоубийство. Брошюрка послужила толчком для моего воображения, а тут еще сенсационное изобретение Румова. В общем, я едва ли не за одну ночь состряпал проектик и начал околачиваться с ним по кабинетам. — Советник прервал самого себя и задумался, пленка воспоминаний подернула его зрачки и сделала их неподвижными, как у змеи. — Прежнее правительство не было способным на реализацию подобного проекта, — заключил он, — так что эта война пришлась очень кстати.

— Господин Советник у нас известен как человек последовательный… Фанатик, — язвительно вставил Бруно.

— Совершенно верно, — согласился Советник. — В моем деле не обойтись без фанатизма. Судите сами, господа. Вот уже тридцать лет я занимаюсь этим проектом. Многие мои товарищи занимали высокие посты в старом правительстве. Некоторые из них стали миллионерами. Я же остался скромным чиновником, человеком относительно бедным. Почему, спросите вы? Потому что я ждал своего часа и дождался…

Принесли вторую перемену блюд. Я ел мало, чувствуя, как внутри меня растет возбуждение. Не хотелось тратить время на вдумчивое пережевывание пищи и на болтовню. Наконец, когда подали десерт, я, отказавшись от него, сказал:

— Я должен знать о проекте все.

— Да, разумеется. Я сообщу вам все необходимые для успешного выполнения миссии сведения, — несколько поспешно пообещал Советник, отставляя бокал, — но всего я не знаю и сам. С некоторых пор «Крепость» превратилась в «черный ящик». Вы знаете, что такое «черный ящик»? Вижу, что нет. Это из рабочей терминологии «Крепости». «Черный ящик» означает систему с неизвестной внутренней структурой.

— Похоже, в этой вашей «Крепости» кое-чего добились?

— О, очень многого, боюсь, что гораздо большего, чем мы от них ожидали. Лично я не против любых проводимых там исследований, мне нужно только сохранить контроль над проектом. Вы меня понимаете?

— Совершенно. Если вы утратите контроль, то потеряете возможность усилить и расширить свою власть. Насколько я могу судить, власть — главная ваша цель?

— Я вижу, у нас полное взаимопонимание. Но мы должны извиниться перед господином министром. Господин Кимон, — обратился он к Бруно, — прошу нас извинить, но боюсь, что последующий наш с вашим уважаемым братом разговор будет несколько скучноват.

— Да, да, — пробормотал Кимон-старший, вставая, — у меня, признаться, совсем нет времени… — Он запнулся. — Через минуту совещание в кабинете министров. Посему разрешите откланяться.

Я с жалостью смотрел, как суетится этот министр, раскланиваясь, принимая от лакея трость и шляпу и, едва ли не пятясь, отступая к двери. Взглянув на Советника, я увидел, что тот тоже наблюдает за братом с глумливой усмешкой на губах.

«А ведь он наслаждается унижением Бруно, — со злостью подумал я, — чертова кукла».