Полотно заслоняло кровать под антресолью, и Кирилл, оставив чемодан, медленно выступил из-за холста…

Вместо белого покрывала лежала желтая солома; на ней, заложив руки за голову, безмятежно спала незнакомая девушка. Откинутые светлые волосы смешивались с соломой, свисали с кровати. Она не походила на Аннушку, не было того изящества, совершенства фигуры, и не было того целомудрия обнаженного тела: высокая грудь с розовыми крупными сосками, проваленный живот, чуть угловатые бедра и даже ступни ног — все было наполнено притягательной, плотской страстью. Хотелось не любоваться ею, а обладать…

Кирилл ощутил толчок внутреннего жара и отвернулся. Старик художник невозмутимо работал — шаркал кистью о полотно, пританцовывал возле мольберта. Нет, эта девушка не походила на Аннушку, но он почему-то рисовал ее тело! На холсте он словно укротил сексуальность спящей до целомудренной чистоты, сгладил, размыл возбуждающие страсть выпуклости тела и при этом возжег иной огонь — энергию красоты.

— Что, нравится? — спросил старик, занятый делом.

— Нравится, — сдержанно признался Кирилл. Он бросил кисть, вытер руки скомканной газетой.

— Тебе сейчас все нравятся, — проворчал старик. — Возраст такой… Хороший возраст. Это моя Надежда!.. Ну, где же прекрасная незнакомка?

— Не знаю, наверное, дома…

— Как это — не знаешь? — угрюмо спросил старик. — Увез мою незнакомку, разлучил нас… Бросил, что ли? Или потерял?

— Неужели она сюда не приходила больше? — спросил Кирилл.

— Ага, значит, потерял! — чему-то обрадовался старик. — Ничего, в твои годы легко терять и легко находить.

— А почему вы рисуете ее? — Кирилл встал напротив полотна. — Ваша натурщица совсем другая. Здесь же… незнакомка.

— Так получается, — бросил старик и пошел наливать воду в чайник. — По-другому не выходит… Какой нынче век, знаешь?

— Ужасный.

— Правильно, нынешний век — век жестокого романтизма, — определил он. — Или век безжалостного реализма. Я несовременный художник, отсталый, консервативный… Поэтому пишу женскую красоту, а не то, что вижу своими глазами. А истинную красоту ты у меня отнял!.. Ладно, снимай плащ, будем пить чай. Кстати, где ты так уделался?

— Это меня уделали! — усмехнулся Кирилл.

— Погоди! — вдруг насторожился старик. — Повернись к окну! Лицом к окну!

— Зачем?

— Повернись!

Кирилл бросил плащ в угол и повернулся. Старик зашел с одного бока, с другого, швыркнул носом.

— Я тебя вот так и напишу. Время есть?

— Сегодня?

— Вообще спрашиваю. Хотя бы два сеанса часа по три?

— Нет времени, завтра уезжаю, — сказал Кирилл.

— Тогда буду писать сегодня, согласен?

— Сегодня — пожалуйста! Вольный как птица!

— Не бойся, я напишу современный портрет, — успокоил старик. — Умрешь, а люди посмотрят и скажут — это человек ужасного двадцатого века. Садись за стол, только лицом к окну. Делай что хочешь, я тебе не помешаю. Только сначала поужинаем. Я с утра ничего не ел.

— У меня в чемодане случайно оказалась куча продуктов, — признался Кирилл. — Я тоже с утра не ел…

— Чего же молчишь? Доставай!

Кирилл открыл чемодан и стал выметывать колбасу, банки с сосисками, булочки в целлофане, печенье — то самое, что любила Аннушка. Старик это заметил, взял в руки хрустящую пачку, повертел в пальцах, печально покачал головой — помнил…

— А виски? — Кирилл выставил бутылку. — Надо отметить век безжалостного романтизма.

— Я не буду, — отказался старик. — А вот Надя выпьет. Она устала, видишь, как крепко спит.

Кирилл опасался смотреть в сторону постели с соломой: неизвестно, что больше притягивало взгляд — обнаженная спящая девушка или солома…

— Нельзя ли ее прикрыть? — спросил Кирилл.

Старик взглянул на него искоса и будто бы усмехнулся.

— Разбудить, а не прикрыть, — он потряс Надю за локоть. — Надежда! Вставай, Надежда, не смущай молодого человека.

— Николаич, мы же договорились, — сонно и устало пробормотала Надежда. — Я после ночной… Спать хочу.

— Знаю, милая, — виновато сказал старик. — Да вот пришел молодой человек, посмотри.

Она привстала, выглянула из-за полотна.

— Доброе утро, — склонился Кирилл. — Капитан Ерашов, честь имею!

— Капитан? — переспросила она. — Понятно… А я думаю, почему у него такое лицо?

— Какое — такое? — Кирилл резал колбасу. — Хотите сказать, выразительное?

— Мужественное, — обронила Надежда и потянула с веревки огромную шуршащую цыганскую шаль. — Ты хочешь написать его, Николаич?

— Давно хочу, — признался тот. — Он завтра уезжает…

Она закуталась в шаль, сунула ноги в тапочки и вышла к столу.