— Потому что война…

— Молчи! — приказал он. — Не вспоминай!.. Пусть этот мир провалится к чертовой матери! Его нет! Есть мы с тобой, Адам и Ева. От нас пойдет все человечество.

Она потрогала его небритые щеки — уколола руку.

— Мне это нравится… Ты стал какой-то другой.

— Какой?

— Помудрел, что ли… Только лицо у тебя иногда…

— Ну-ка, ну-ка, скажи, какое лицо?

Аннушка прижалась к плечу, прошептала:

— Нет, просто я отвыкла… Ты перестал смеяться, как раньше. Я все-все понимаю, Кирилл. Ты мне дорог всякий. И такой еще дороже.

— Ловлю на слове! — он приподнял Аннушку, чтобы смотреть лицо в лицо. — Повтори еще раз!

— Такой — дороже.

— Еще!

— Такой — дороже! И именно сегодня я хочу быть твоей женой!

Потом они готовили стол, почти свадебный, и все уместилось в чайный сервиз на шесть персон да на целлофановых упаковках. И пока они возились на кухне, замкнутое пространство и в самом деле удалилось от всего мира, и эта квартира, пустая еще, свежевыкрашенная и необжитая, напоминала первозданную землю. Когда почти все уже было готово к пиру, Кирилл удалился приводить себя в порядок: вымылся в душе, побрился и, запершись в спальне, достал из чемодана мундир. Китель еще был сносный, но бриджи измялись, а нет ничего несуразнее и пошлее, чем офицер в неглаженном парадном мундире. В доме же не было утюга…

Ему не хотелось выходить даже на лестничную площадку, не хотелось открывать железную дверь, которая, как в самолете на большой высоте, казалось, хранит герметичность и обеспечивает жизнь в безвоздушном пространстве. Старым солдатским способом он спрыснул мундир водой и медленно протянул помятые места, обернув через трубу отопления — не фонтан, конечно, но старшина не придерется… Он оглядел себя в бритвенное зеркало — другого тоже не было — мундир сидел как влитой, и боевой орден, и капитанские погоны с золотым полем, золотыми звездами и красным просветом.

Цокая подковками, Кирилл вышел в залу к Аннушке.

— Капитан Ерашов! Честь имею!

Потом он хотел рассмеяться, сбросить стесняющий движения мундир, засучить рукава рубашки с белыми погончиками и сесть к столу.

Аннушка привстала, настороженно оглядела его:

— Зачем этот маскарад сейчас, Кирилл?

— Это не маскарад, — натянуто засмеялся он. — Я все-таки жених, надо показать товар лицом! Я тебе нравлюсь?

— Нет, — проронила она и поджала губы.

— Странно! Лейтенантом нравился, а капитаном не нравлюсь?

Он еще надеялся, что это игра в обиду, он все-таки ждал восторга и беззаботного веселья…

— Почему ты капитан? — холодно спросила Аннушка. — И что это за медаль?.. Что все это значит, Кирилл?

— Это значит, заслужил, — стараясь сохранить веселость, сказал он. — И не медаль, а боевой орден.

Он когда-то сам учил ее разбираться в воинских званиях…

— Где заслужил?

— На учениях!

— Чему же ты учился на этих учениях?

— Мячики кидать, — скрывая раздражение, произнес он. — Может, закончим вечер вопросов и ответов?

Аннушка встала, неловко зацепила ножку стола — зазвенели бутылки и чайные чашки.

— Нет, не закончим… Сюрприз приготовил? Звезда всходит наша?… Боже мой, думала ведь, думала. Когда услышала, что твоя дивизия вошла в Москву… Но ты меня сегодня утром обманул!

Ее голос зазвенел на последних словах и вдруг стал неприятен Кириллу.

— Аннушка, мы сейчас поссоримся.

— Поссоримся? — взвинтилась она. — Да этого мало — поссориться! Как ты посмел? Как ты решился стрелять в людей?!

— Я стрелял в фашистов! — выкрикнул Кирилл, чувствуя, что теряет контроль над собой и память, сдавленная спазмом, готова вывернуть из себя осклизлый ком мерзости — кусок изодранного в лохмотья мяса — все, что осталось от человека после разрыва кумулятивного снаряда… Он стиснул зубы и до боли напряг мышцы, удерживая в себе эту рвоту.

— Во что ты превратил себя, Кирилл? — Она вдруг стала срывать с него мундир. Ее руки неожиданно оказались жесткими и сильными, крепкие, будто стальная проволока, пальцы рвали лацканы, отлетела и укатилась пуговица…

Он справился с собой, оттолкнул Аннушку:

— Я сделал это ради тебя!

Она отлетела к креслу, удержалась, схватившись за высокую спинку, и замерла в страхе. Кирилл налил полную чашку виски, выпил, как воду, задышал тяжело:

— А теперь я — убийца?.. Если бы я знал!.. Я бы остался в соломе! Я бы дезертировал!.. Теперь поздно! Понимаешь, поздно!

Схватил бутылку, стал пить из горлышка и будто на минуту залил пожар. Вялыми руками расстегнул мундир, стянул его и бросил на пол.