Шрифт:
Анна Яковлевна ослепительна. Её глаза затуманены. Чёрное, длинное, до полу, шёлковое платье висит на её тощем тельце. Что-то мелко поблескивает на груди, переливается жёлтыми и лиловыми искрами. Некогда мама высказала предположение о припрятанных брильянтах. Брильянты не брильянты, но с ушей свисают мутно-жёлтые стекляшки, и шею обвило такое же ожерелье. Анна Яковлевна стояла, пошатываясь на высоких туфлях, и как будто не знала, куда деть голые руки в чёрных, длинных, как чулки, перчатках до локтей. Её седые волосы были взбиты и приобрели неожиданный лиловый оттенок.
«Как ты меня находишь? А? – громко дыша от волнения, повторила она. – Я тебе не нравлюсь?»
Писатель по-прежнему безмолвствовал, открыв рот, взирал на неё с испугом и восхищением.
«Духи!» – приказала она, теперь её голос вновь звучал повелительно, как у герцогини. Мальчик подал с комода пустой флакон. Анна Яковлевна потряхивала духами на грудь и плечи, прыскала на ладонь воображаемой жидкостью, провела пальцами за ушами и вдоль шеи. Чудо: слабый, сладко-удушливый запах распространился в комнате.
«Mon 'eventail. L’'eventail!» – повторила она нетерпеливо. Мальчик не знал это слово. Он попытался раскрыть эту странную вещь, сандаловый веер, скреплённый нитками, Анна Яковлевна выхватила ветхую принадлежность из его рук. Анна Яковлевна сама повязала ему тщательно отглаженный красный галстук. Наконец, была накинута шуба с воротником, по которому уже прошлись когти времени, прогулялась моль. Извозчик ждал у подъезда.
И это дивное путешествие началось, ехали, покачиваясь на рессорах, вдоль слепых домов, мимо тёмных оград по Большому Харитоньевскому, миновали Мыльников, Гусятников, а там Чистые пруды, и в лицо повеял свежий дух весны, и, высекая искры из-под колёс, вдоль бульварной ограды громыхал светлый пустой трамвай. А там Мясницкая, которая теперь называлась улицей Кирова. Было весело, томило нетерпение, цокали копыта, туман окутал висячие фонари, кучер молча восседал впереди, в глубине экипажа под натянутым верхом блестели глаза Анны Яковлевны. Пусть твоя мама не беспокоится, говорила она, до рассвета успеем вернуться.
«Пожалуй, я расскажу тебе кое-что. Чтобы ты не скучал... Извозчик!» – сказала она громко.
«Да, мадам».
«Я надеюсь, вы не забыли адрес».
«Сорок лет ездим. Уж нам ли не знать».
«Поторопите лошадей. Мы должны к десяти непременно поспеть».
«Слушаю, мадам».
И подковы застучали чаще, карета колыхалась, шуршали резиновые шины.
«Скажу тебе по секрету, – шепнула она. – Может быть, мы увидим государя».
«Кого?»
«Государя императора».
«Николашку?»
«Фу! Стыдись».
«Его пустили в расход», – сказал мальчик.
«Этого не может быть. Этого никогда не было. Ложный провокационный слух».
«Так ему и надо».
«Как ты смеешь так говорить! Ты это всерьёз?.. Извозчик!»
Голос свыше откликнулся:
«Да, мадам».
«Остановите лошадей. Я с ним дальше не поеду».
На короткое время воцарилось напряжённое молчание, оба вслушивались в дробный цокот копыт, экипаж трясся, нёсся; наконец, она проговорила:
«Я понимаю, ему можно было предъявить кое-какие претензии. Да, я это признаю. Говоря откровенно, и, разумеется, entrenous, это был никуда не годный монарх. Но расстрелять!.. – Она вздохнула. – Я знаю, что этого не было, уж я-то знаю, поверь мне. Но допустим... допустим, что это случилось. Можешь ли ты мне объяснить: за что?»
«За то, что он был оплотом контрреволюции».
«Тпрру!»
Два рысака, с оглоблей посредине на немецкий лад, нервно перебирают точёными ногами перед роскошным подъездом.
«Сперва ты. Подать даме руку».
Подобрав шубу и платье, она собирается вылезти. Писатель выпрыгнул из кареты. Но не успел он выполнить долг мужчины, как перед ними очутился страж порядка.
Mon Dieu, какой порядок они нарушили?
VII Похороны Максима
8 апреля (продолжение)
«Это недоразумение. Вы не смеете. Это неслыханно, – говорила Анна Яковлевна. –Дайте мне руку, я хочу вылезти».
«Здесь останавливаться не положено. – Кучеру: – Проезжай».
«Извозчик! стоять на месте. – Её глаза метали искры из полутьмы. – Это неслыханное самоуправство. Я приглашена... мы оба приглашены. Я требую объяснений. Но дайте же мне, наконец, выйти! Нет, я с подобным поведением ещё не сталкивалась. Требую, чтобы вы извинились».
«Гражданка, – усмехнулся милиционер, – вы, по-моему, перепутали адрес».
«Нет уж, извините. Адрес Благородного собрания мне прекрасно известен».
Он прищурился.
«Какого собрания, чего ты мелешь?»
Анна Яковлевна, путаясь в платье, выбралась из коляски.
«Та-ак», – проговорил милиционер, оглядев её сверху вниз и снизу вверх, и вставил в рот что-то висевшее у него на груди. Пронзительный птичий свист заверещал на всю Дмитровку и пустынный Охотный ряд, и тотчас из-за угла вышагнул второй.
«Товарищ старший лейтенант...»
«В чём дело?»