Шрифт:
Он умолк, хлебнул из стакана.
“Будьте добры, – прохрипел он, – вырубите эту машину...” И катушки остановились. Женщина искоса поглядывала на гостя.
“К чертям весь этот монолог. Вам всё равно придётся сокращать...”
“Вы правы, – проворковала она, – должна вам сознаться: напиток не совсем обычный... Вы молчите. Вы, может быть, подумали Бог знает что... Хорошо, тогда я договорю, ведь я ещё не всё сказала...”
“Я понимаю, вы не можете доверять случайным знакомствам, – продолжала она. – Но я вас не обманываю. Больше того... В вашем романе есть главный герой, но нет – опять-таки насколько я могу судить – нет героини! Нельзя же назвать героиней эту старую дворянку...”
“Почему?”
“Должна ли я объяснять? Ваш герой любит её не той любовью, какой мужчина любит женщину. В романе нет большой любви! Да, да, – поспешно прибавила она, – вы скажете, эта крестьянка. С которой он сошёлся в лагере... Не будем спорить. Писатель! – сказала мадам Роллан. – У меня есть предложение. Пусть оно вас не смущает, в конце концов мы оба находимся под действием этого питья... Я хочу быть героиней твоей книги”.
“Вы? Ты?..”
“Да, я. Ты находишь в этом предложении что-то странное?”
“Я тебя совершенно не знаю. Откуда ты, кто ты?”
Она рассмеялась.
“Тем лучше! Ты сочинишь мне биографию. Выпьем за это. За мою новую жизнь в твоём произведении. Писатель, я хочу переселиться в твою книгу”.
“Ты уже переселилась”, – пробормотал он.
“Милый мой, в этом и состоит творчество. Вытеснить реальную жизнь властью воображения”.
Смеясь, оба опорожнили свои чаши.
“Но всё-таки. Всякое воображение имеет свои границы. Ты француженка. Ты первая живая француженка, которую я вижу в своей жизни”.
“Mon Dieu [39] , я столько слышала о том, что русская интеллигенция молится на Францию. Chacun de nous a deux patrie, la n^otre et la France [40] , кто это сказал?”
“Франклин, кажется”.
“Я думала, кто-то из русских. Но разве вы не сказали бы то же самое о себе?”
“Дела давно минувших дней, это были другие русские... Как же я могу писать о тебе, если я о тебе ничего не знаю?”
“О, мысленно ты уже пишешь. Ты вставишь главу, где будет рассказано, как мы встретились. Как я позвонила твоему герою... О котором, между прочим, так и неизвестно до сих пор, не он ли сидит сейчас передо мной!”
39
Мой Бог (фр.)
40
У каждого из нас две родины, своя и Франция (фр.).
Она прошлась по комнате, где уже стало сумеречно.
Это был довольно просторный номер, состоявший из гостиной и спальни, с несколько вычурной мебелью, с люстрой, которую обитательница предпочла не зажигать, и трюмо в спальне.
Задумавшись, сочинитель сидел за столом перед умершим магнитофоном. Из спальни падал свет. Голос Жюли послышался оттуда.
“Вы живы?”
Он пробормотал:
“Я жив. Я всё ещё жив... Но я стар. Как-то незаметно я стал стариком”.
Она что-то возразила, гость не расслышал.
“Ты хотел, – теперь её голос звучал отчётливей, должно быть, она отвернулась от зеркала, – чтобы я тебе рассказала о себе. Но ты забыл, писатель, что для того, чтобы узнать женщину, не надо её слушать. Или, слушая, делать противоположное заключение. Женщину надо видеть, потому что тело не обманывает”.
Послышался шорох, стук туфелек, она продолжала:
“Ты упоминаешь одну картину – там есть описание. C’est une nudit'e [41] ... Как можно догадаться, весьма посредственный художник, но картина почему-то играет в жизни героя какую-то особенную роль... Опиши меня, как ты описываешь действующих лиц”.
41
Это ню (фр.)
“Забавная игра, – отвечал писатель, входя в спальню. – Зачем играть в литературу. Литература сама есть игра”.
“Смотря как подойти к вопросу, – возразила она. – Ты готов? Где твой стилум? Где восковые таблички? Гусиное перо? Пишущая машинка?”
Она стояла спиной к писателю.
“Я вижу тебя в зеркале. Ты невысокого роста. Это оттого, что у тебя коротковатые ноги. Но это не портит твою красоту. У тебя прекрасно сформированные бёдра, плотные белые ягодицы. Впрочем, я не могу описывать женщину, которая повернулсь ко мне задом...”
“Старый ловелас! Начни со спины”.
Писатель обнимает женщину, по-прежнему глядя в зеркало, её груди лежат, как в чашах, в его ладонях.
“Это что, часть сюжета?”
LX Ремонт отечественной истории. Не надо искать женщину – она отыщет вас
10 июля 1997
Господа, дело идёт к концу; сколько лет вы не были в городе? Небось соскучились. Москва изменилась – это вам скажет каждый. Прямо тут же, из автомата на улице, можно позвонить за границу. В киосках продаются иностранные газеты. В книжных магазинах бывшая крамольная литература. В булочных хлеб по нормальной, выше прежнего, цене. Никаких блатов, никаких дефицитов, всё всем доступно – разумеется, кроме тех, которым недоступно. Всё сыты – кроме голодных. Мирно, бок-о-бок с кремлевскими звёздами сверкают новенькие двуглавые орлы. Веют трёхцветные флаги. В подъездах не пахнет мочой.