Когда женщина очнулась, Феликс осторожно поднял ее и спросил участливо:

— Что с вами, пани?

Женщина повела вокруг огромными глазами (уже собиралась толпа) и сказала, через силу улыбнувшись:

— Ничего, просто закружилась голова. Спасибо вам, юноша…

И она медленно побрела дальше. Толпа растеклась. И только теперь из-за угла вышел бледный и растерянный Станислав.

— Куда ты пропал? — набросился па него Феликс. — Вместо того чтобы помочь, стрельнул куда-то в темноту…

— Прости, друг… И — спасибо тебе, — заговорил Станислав, с трудом выговаривая слова.

— Да за что спасибо-то? — ничего пе понимал Феликс.

— За то, что ты оказал помощь… маме…

Феликс чуть не вскрикнул от удивления:

— Это была твоя мама?

— Да. Она ведь не знает, что я в Варшаве… Она давно… ничего обо мне не знает… Я не хочу, чтобы она обо мне что-нибудь знала. Я ее очень люблю. И боюсь, если ей станет известно, что я нелегал, это убьет ее в тот же час.

Вечером на заседании Центрального комитета Феликсу были переданы связи уезжающего за границу Куницкого с рабочими кружками.

Сегодня спешить было некуда, и после заседания остались Куницкий и Дембский. С Дембским Феликсу часто встречаться не доводилось. Зато уж Станислава Куницкого знал он отлично. Знал и гордился дружбой с ним, которую, как ему казалось, почему-то никто не замечал. Лишь потом, позднее, он понял, что с Куницким точно такими же узами дружбы и партийного братства были связаны очень многие, и каждому из них казалось, что именно к нему Станислав относится особенно сердечно и с особым доверием. Уж таков он был, этот Станислав Куницкий.

Кипучий, порывистый, ярко талантливый, он постоянно пребывал в движении, в действии… Дембский же, наоборот, всегда спокоен, даже медлителен, в суждениях уравновешен, в словах нетороплив, но при всем том имел устойчивую репутацию подпольщика, умевшего легко ускользать из любой жандармской ловушки.

Феликс хорошо знал эти достоинства Александра и был польщен, когда Дембский спокойно и уверенно, по своему обыкновению, поддержал Куницкого, предложившего утвердить Стожека в качестве инструктора. Для Феликса это было признанием его заслуг: инструкторы пополняли Центральный комитет, когда из него кто-нибудь выбывал.

Говорили еще долго.

— Как трудно все это соотнести, — продолжал свою мысль Александр Дембский. — Труд у нас организован из рук вон плохо, если сравнить с Западной Европой. А вот темпы промышленного развития в России самые высокие в мире. Как согласуется это с естественными законами?

— Очень просто, — тут же ответил Куницкий, их талантливый Куницкий, еще в бытность своего студенчества в петербургском Институте инженеров путей сообщения поражавший профессоров постановкой таких вопросов, разрешением которых только начинала заниматься наука. — Да, очень просто. Невероятные, сказочные богатства недр нашей страны и крайне низкая заработная плата рабочих по сравнению со странами Западной Европы — вот в чем причины высоких темпов развития молодой российской промышленности.

— А меня вот что мучает, — сказал Феликс, — кто пойдет с рабочим классом в революцию? Интеллигенция — да. Но она слаба и малочисленна. Буржуазия — ненадежна…

— Буржуазия не только ненадежна, — сказал Куницкий. — Она враждебна рабочему классу. Ты сам это понял, Стожек. И она пойдет не только на сговор с самодержавием, но и будет бороться с революционными рабочими не менее жестоко, чем самодержавие. Союзник у рабочих масс один — крестьянство.

— Но мужик забит, отуплен, — возразил Дембский.

— Революция откроет ему глаза, — не задумываясь, ответил Куницкий. — Будет время, когда крестьян наделят землей за счет полного отчуждения помещичьих земель. Уничтожат выкупные платежи. Освободят крестьян от опеки земских начальников, потому что это не что иное, как крепостное право в новом варианте. Улучшат правовое положение крестьян…

— Что ты имеешь в виду? — спросил Феликс.

— Единый суд. Отмена телесных наказаний. Уничтожение сословной обособленности. И сразу же в мужике возродится дух хозяйственной предприимчивости и самостоятельности. И за это за все крестьянин будет драться с оружием в руках, драться до последней капли крови. Нам нужен теоретический журнал. На эти вопросы революционер должен иметь ясные ответы. Думаю, что мне удастся договориться с женевскими теоретиками.

— Варыньский пытался, но у него ничего не получилось, — заметил Дембский.

— Но теперь женевская эмиграция изменилась в лучшую для нас сторону. Сейчас там много сторонников нашей линии. Они издают журнал. Мы введем в редакцию своих людей.

— Но не забывай, Стась, — напомнил Дембский. — Главное — это твоя миссия на съезде народовольцев в Париже.

— До съезда еще надо дожить.

— До съезда мы обязаны дожить. Он решит вопрос о союзе нашей партии с «Народной волей».

— А не слишком ли мы много значения придаем этому союзу? — спросил Феликс. — Варыньский не нашел с заграничными народовольцами общего языка.