— Понимаете? — быстро спросил Ленин. — Ну вот и хорошо, что понимаете. Надеюсь, и сами здесь засиживаться не станете?

— Не стану, Владимир Ильич. Вот сдам свои дела — и вслед за вами.

— И правильно сделаете. В России ох как нужны сейчас такие люди, как вы! Дел непочатый край.

…Владимир Ильич и Надежда Константиновна с минуту стояли у окна и смотрели, как Феликс Кон пересекал улицу, по которой с диким воем проносился холодный горный ветер, трепал длинные полы заношенного его пальто, конец толстого коричневого шарфа, обмотанного вокруг длинной худой шеи, пытался сбросить с седы к длинных волос старую широкополую шляпу, которую Кон придерживал обеими руками…

— Подумать только, — сказала Надежда Константиновна, — девятнадцать лет прошло с того дня, когда я его увидела впервые в Минусинске. Полгаю, выскочил мне навстречу из сеней какой-то низенькой бревенчатой избы. Такой же худой, бородатый, только борода была черная. Я так волновалась перед встречей с ним! Он ведь для меня был окружен ореолом старого непримиримого революционера-каторжника. Ужасно он мне понравился…

Медленно тащился поезд через Германию. Дорожные размышления сводились к одному: скорее бы добраться до Швеции — там уж совсем близко русская граница.

На станциях, во время остановок, в вагон иногда входили пленные русские солдаты. Они уже заранее знали, что в этом поезде везут на родину политэмигрантов. Радостно здоровались, а провожая поезд, кричали:

— Скорее заключайте мпр!

Но вот и Россия. Феликс Яковлевич одевался, выходил к солдатам и по старой привычке агитатора устраивал короткий митинг. Рассказывал о том, какие люди едут в вагонах, за что их преследовало царское правительство, посылало на виселицы и на каторгу, почему они оказались в изгнании после революции 1905–1907 годов.

И тут же видел, как прояснялись лица солдат и даже офицеры начинали относиться к политэмигрантам уважительно.

Но вот и еще одна остановка. На станции — шум, песни, музыка, несмотря на то, что ночь свернула на вторую половину. Феликс Яковлевич открыл дверь вагона и попал в густую матросскую массу. Увидел, как Дмитрий Захарович Мануильский, возвращавшийся из эмиграции в одном поезде с Феликсом Яковлевичем, взбирался на какое-то возвышение. Один из организаторов Кронштадтского а затем Свеаборгского восстаний 1906 года, Дмитрий Захарович говорил, указывая на Феликса:

— Вот он перед вами, старый Кон! Двадцать лет провел он на каторге и в ссылке, дрался на баррикадах и маялся в изгнании, а теперь возвращается в Россию, чтобы принять участие в строительстве новой жизни!..

Матросы подхватили Феликса на руки и стали качать. А через минуту он уже сменил на импровизированной трибуне Мануильского:

— Товарищи! Нас везли через Германию. На станциях к нам приходили пленные русские солдаты, измученные тоской по родине, искалеченные в боях. Это ваши братья, о которых забыло Временное правительство, бросило их на произвол судьбы, предоставив им только одно — свободу умирать на чужбине… Я, старый политкаторжанин Феликс Кон, говорю вам, товарищи матросы: если уж умирать, так умирать не зря, а за свои народные интересы, за интересы рабочего класса! Да здравствует мировая революция, товарищи!

— Да здравствует мировая революция! — могуче кричали матросы, взбирались к Кону на трибуну, обнимали, целовали его…

Так встречала революционная Россия Феликса Кона.

Впервые Кон побывал в Петрограде в ноябре 1905 года. Тогда город назывался Санкт-Петербургом. Бородатые городовые на перекрестках, летящий, как ветер, рысак полицмейстера, звенящие шпорами гвардейские офицеры, нарядные дамы на Невском… А из широко открытых дверей Казанского собора доносилось мощное пение архиерейского хора… Город Петра и Екатерины, трех Александров и двух Николаев, город аристократических особняков и мрачных, задавленных нищетой и безысходностью рабочих предместий.

В мае 1917-го Петроград показался Кону очень молодым. Ни городовых, ни жандармов, и вообще никакого старого начальства — ни державного, ни самочинного… По Невскому проносятся грузовики, переполненные людьми в пролетарских одеждах, с яркими красными повязками на рукавах, с отблесками солнца на штыках… И всюду толпы оживленных, говорливых людей, и почти у каждого в руках пузырящиеся на ветру газетные листы…

На перекрестках улиц — пробки: беспрерывно митингующие кучки народа обрастают все новыми и повыми толпами людей с лихорадочно блестящими глазами, с иадорванными от бесчисленных речей и споров голосами…

Размышляя о ситуации, сложившейся в эти дни в Петрограде, Феликс Яковлевич постоянно возвращался мысленно к событиям 1905 года. «Уроки пятого года, — думал он, — нельзя забывать. Нельзя допустить, чтобы правительство с помощью крестьян, одетых в солдатские шинели, раздавило революцию. Временное правительство, сохраняя верность союзническим обязательствам, взятым на себя последним российским императором, готовят действующую армию к наступлению. Прекрасная возможность перетянуть на сторону революции солдат, уставших от войны!»