Трамвай потрусил через поле, чтобы выполнить угловой, а мы ввосьмером столпились в штрафной, и когда он ударил я развернулся по траектории мяча и саданул по нему изо всех сил. Мяч влетел в перекладину, как снаряд, и отскочил в поле. Трамвай побежал за ним и уже собрался отбить, но допустил досадный промах, и мяч срикошетил от его голени.

С рикошета он попал прямо в ноги Четырехглазому, который сразу шарахнулся в сторону, пропуская мяч в соответствии с нашим первоначальным планом.

– Нет! НЕЕТ! Держи его, держи! ДЕРЖИ! – заорал я, отчего Четырехглазый заметался, будто заяц перед паровым катком.

Мяч медленно перекатился через линию ворот, прежде чем наш мистер Торопыга успел подставить бутсу. Фодерингштайн тут же дал свисток и объявил счет: один – ноль.

– Черт. Ну и что теперь? – обратился ко мне Свеча с перекошенной от ужаса физиономией.

– Радуйтесь, кретины, вы же только что забили гол, вашу мать! – фыркнул я, и все пятеро бросились обниматься с от чаянием юных педиков, которые в разгар первой в жизни гомосексуальной оргии вдруг задумались о собственной греховности.

– Не надо больше так делать, – процедил я сквозь зубы.

Я отнес мяч на середину поля и, по свистку Фодерингштайна, сделал передачу Трамваю, который отдал вялый пас назад Бочке.

– В другую сторону, придурок! – заорал я. – Не туда, вперед!

– Ну и команда, – послышалось с трибуны.

Бочка метнул на меня злобный взгляд и вдруг помчался к нашим воротам.

Как я и говорил, у меня были все основания сомневаться насчет Бочки. Он одним из последних поддержал идею подставного матча и согласился играть (или не играть, как могло оказаться) только после того, как Шарлей всех достал своей подготовкой. Теперь же, в отсутствие Шарпея, Бочка вел себя беспокойно, точь-в-точь как человек, который собирается мне нагадить. Я понял, что если это случится, нам всем крышка.

– Какого хрена ты делаешь? – заорал Трамвай.

Бочка быстро приближался к воротам.

Восемь оставшихся игроков рванули за ним выкрикивая всевозможные угрозы и уповая на Четырехглазого, но нас разделяла почти половина поля, а Бочка вел мяч, точно жирный, довольный собой Пеле. Он непременно закончил бы свое черное дело, если бы не Неандарталец, который внезапно выбежал на поле из-за боковой и со всей силы двинул Бочке в челюсть.

Толпа взорвалась от возмущения. Мамашам пришлось держать папаш, чтобы они не набросились на Неандертальца. Тот, однако, развернулся, пожал плечами и сдернул с поля прежде, чем кто-либо успел сгрести его за шкирку.

Секундой позже Валет ворвался в штрафную и завладел мячом. Увы, Бочка сбил противника на землю и руками бросил мяч в ворота.

Четырехглазый, к своей чести, поймал мяч, но все это уже не имело значения, потому что Фодерингштайн свистком зафиксировал нарушение правил и под оглушительные крики толпы указал на одиннадцати метровую отметку.

– Что такое? В чем дело? – спросил я.

– Пенальти, – коротко бросил он.

Котлета быстро схватил мяч и установил его на отметке.

– Двигайся влево, влево, – одними губами скомандовал он Четырехглазому.

Наш голкипер сдвинулся влево, Котлета тоже. К несчастью, оба мозговых донора подвинулись каждый в свою левую сторону, и когда второй мяч влетел в ворота команды «Д», команда «А» взвыла от ужаса.

– Матерь божья! – только и вымолвил Свеча.

Фодерингштайн дал свисток и показал на центр поля.

– Эй, по-моему, мы в большой заднице! – воскликнул Биг-Мак.

– Послушай, вы тоже должны пропустить мяч с пенальти, – сказал я ему и велел сбить меня с ног, как только я окажусь в их штрафной.

– А ты, урод недоделанный, что вытворяешь? – накинулся я на Бочку.

– Не называй меня недоделанным уродом перед родителями, – огрызнулся он и порысил на свою позицию.

Признаков раскаяния Бочка не проявлял, и я понял: этого гада и близко нельзя подпускать к мячу.

Мы вновь начали с центра поля, Трамвай нарочно столкнулся с Бочкой, чтобы отвлечь его, а я тем временем провел мяч во вратарскую площадку соперников и подал знак Биг-Маку. Тот сбил меня подкатом сзади и отобрал мяч. Взгляды всех присутствующих обратились на судью, но Фодерингш-тайн жестами показал, что нарушение было подстроено.

Трибуны взорвались. Уж не знаю, что их возмутило больше – решение судьи или мое театральное падение.

Из отведенных пятнадцати минут у нас осталось меньше двух, а блестящих идей ни у кого не было.

– Думайте, чуваки! Надо срочно что-то придумать! – сказал я товарищам по команде.

Биг-Мак решил пойти напролом.

– Пасуй назад!—вдруг заорал он, и, получив мяч, сильным ударом отправил его в собственные ворота. Биг-Мак схватился за голову, будто бы осознавая собственную ошибку, однако трибуны не проглотили это трюк и выразили свое неодобрение оглушительным ревом.