Стоп! Надо сосредоточиться, разложить все по полочкам, уж полочек-то в науке с избытком. Разумеется, предложение старика - мистификация, не стандартная, но все-таки мистификация. Чего не может быть, того не бывает никогда или, наоборот, оно встречается слишком часто, и никому не прих.одит в голову возмутиться. Итак, необходимо объяснение, единственно верное, научное объяснение поведения этого типа. Он сумасшедший, конечно, самый заурядный беглец из лечебницы для умалишенных… мания божественного величия - любопытнейший синдром. Как бы связаться с лечебницей? Попросить его обождать в соседней комнате? Н-да, положеньице…”

– Оставьте ваши подозрения, дорогой профессор, это, по крайней мере, невежливо. И помните - у нас совсем мало времени…

“Кстати, что есть время? Было бы интересно задать ему этот скромный вопрос, но прилично ли подыгрывать этому… этому… Да что ж творится?”

– Вы умеете читать мои мысли?
– испуганно перебил старика Лакимэн.

– Мне вовсе нетрудно читать ваши мысли, видимо, гораздо легче, чем вам в них разбираться.

А ведь старик действительно не прост, далеко не прост… во всяком случае, он ловко читает мысли и слегка иронизирует по поводу прочитанного, иронизирует вполне справедливо…

Впрочем, читать готовые мысли не сложней, чем их формулировать… особенно когда пытаешься сообразить, что самое главное, а что самое второстепенное”.

Лакимэн снова прикрыл глаза. Ему уже не хотелось разоблачить странного пришельца. Пожилой профессор медленно запутывался в сказочных сетях и не испытывал ни малейшего желания вырываться из их заманчиво переливающихся хитросплетений и вновь уходить в безобразно правильный мир научных фактов.

Пусть этот старикан настоящий джинн из укутанного тысячелетней пылью кувшина, пусть он неизвестным способом перенесся с далекой планеты,

Как ни странно, очень привлекательная картинка встречи с таким вот всесильным стариком преследовала его повсюду, не оставляла ни в школе, ни в колледже, только желания менялись, становились разумней и практичней - круг интересов все больше стягивался, стремился слиться с точкой, обозначающей главную научную цель. Впрочем, в трудные дни, о которых Лакимэн меньше всего любил вспоминать, ему грезились толстенные пачки долларов, и он немедленно уходил из фирмы в чистую науку или исцелял мать невероятными азиатскими средствами, иногда он получал безграничную власть и ссылал на необитаемый остров профессора Дрэгса, затормозившего на несколько беспросветных лет развитие работ своего молодого коллеги… Тени детства по-своему оберегали от боли, нелепо растопыренными локотками пытались защитить от обид… Постепенно мечты начинали плестись за жизнью, следовать всем ее непонятным и далеко не легким поворотам, но ожидаемое чудо, конечно же, не свершалось.

Ни в юности, ни много позже, когда к Лакимэну пришла некоторая известность и устойчивая репутация человека с богатым воображением. А теперь ему нужен был лишь спокойный кабинет вдали от суеты заседаний, чиновничьих баталий и представительского пустозвонства - необходимо подытожить себя, иначе и вовсе иссякнет желание довести до конца свои старые замыслы, главное дело жизни, до которого, разумеется, никогда не доходили руки, - такова уж судьба главных дел жизни, вечно затираемых насущностями и второстепенностями… А этот старик пришел поздно, опоздал всего на несколько лет, а может быть, десятков лет - как знать…

– Я жду, профессор.

“Я очень давно жду, Чарлз Лакимэн. Не двенадцать с половиной минут, а почти пятьдесят лет. Ты можешь думать что угодно, но вряд ли удастся объяснить тебе, Чарлз Лакимэн, кто я и зачем потревожил твой воображаемый покой, твое якобы прямолинейное и равномерное движение к цели, движение, для которого не хватит никакого времени, тем более твоей жизни… Я твой успех или полный крах, ты сам выберешь, но не пытайся разгадать меня, проникнуть в суть своего иного. Я, я вне рамок, чудом проскочивший мимо упругих валиков формирующего нас конвейера, неприкасаемый я вне рамок, неприкасаемый и непостижимый - в этом счастье! Тебя вновь переполняют фантастические образы - это прекрасно. Еще немного, и ты сумеешь совершить тот самый прыжок, который обессмертит твое имя, что, разумеется, бессмысленно, как бессмысленны и иные человеческие символы.

Обессмертит - таков репортерский штамп, а правда в другом - в тяжести несвершенного. Свинцовые грузики иллюзии будут и дальше тянуть тебя в несуществующие глубины, на поиски уравнения, которого нет и никогда не будет. Есть только путь, и от вешки, которую ты сумеешь поставить, люди пойдут совсем иной тропой, не похожей на твою.

Тебе грезится звездный капитан, психологический тест землян, порученный ему… Прекрасная сказка. Представь себе мой отчет на далекой и вовсе не похожей на Землю планете: пожилой фермер попросил новенький универсальный трактор, юный художник - сотню долларов, чтобы дотянуть до следующей выставки, писатель средних лет - чудо-станок для штамповки высококалорийной прозы, отвлекающей от любимого дела, то бишь от рыбалки… Счастлив этот мир, Чарлз Лакимэн, в преодолении своих несчастий, вернее, счастлив, пока преодолевает их. Проси же, проси, черт возьми! Я жду уже целых тринадцать минут и полвека”.

– Я жду, профессор.

– Хм-м… У вас наверняка были другие случаи - не расскажете ли о них? Ваш замысел станет как-то прозрачней…

– Прозрачней? Но поверьте - в других случаях нет ничего интересного. Лесоруб попросил новый мотор для пилы. Домохозяйка - небольшого комнатного слоненка. Философ, чудак человек, попросил приоткрыть Абсолютную Истину. Забавно, не правда ли?

– Понятно. Первые два случая совершенно просты - у всякого порядочного волшебника хватает и слонов и моторов, но как вам удалось вывернуться перед философом?