Однажды через большое окно института он увидел тетю Пашу. На ней был белый халат, но работала она, похоже, как и прежде, уборщицей - подметала лестничный пролет, протирала окно, выгребала мусор из урны. Но теперь тетя Паша казалась ему сказочно недоступной. Даже когда она поздним вечером вышла из института и зашаркала к трамвайной остановке, Хрустаков не решился подойти к ней.

Зато он как-то познакомился с молодым парнем, который работал в институте. Хрустаков подошел к нему, попросил закурить, что-то сказал о Клухорском перевале и затащил в ближайшую пивную. Там oн щедро угостил парня пивом, рассказал, как с шулерами в карты играл и всех их в дураках оставил, еще раз, но уже подробнее, поведал, как преодолевал Клухорский перевал. Однако рассказ его получился тусклым, не было в нем прежнего огня, не было восторга, задора и азарта, которыми он заражал метизников в курилке.

– Все это чепуха, старик, - сказал парень.
– Знаешь, чего тебе не хватает? Убежденности.

– Ты так думаешь?
– огорчился Хрустаков.

– Вот ты сейчас рассказываешь, а я тебе не верю. А если и верю, то мне на это плевать. Вяло. Уныло.

– Но мой рассказ - это правда, - попробовал было защититься Хрустаков.

– Ну и что? На кой черт мне твоя правда, если она скучна и бездарна? На кой она, если у меня от своей правды скулы сводит и пиво в горле останавливается! Вот у нас в институте работает одна бабуля…

– Кем?
– успел вставить Жорка.

– Уборщицей. Понял? Уборщицей. Так вот стоит ей, - парень опасливо оглянулся по сторонам и приник к столику, - стоит ей выругаться как следует… - Парень опять оглянулся и, обдав ухо Хрустакова брызгами пива, закончил свистящим шепотом, - все сбывается. Понял? Однажды я торопился куда-то и на повороте урну нечаянно зацепил, урна упала и покатилась вниз по лестнице. А бабуля эта, уборщица, и говорит мне вслед… Наши слышали, они рядом стояли…

– И что же она сказала?
– осевшим голосом спросил Хрустаков.

– Чтоб, говорит, тебя подняло и шмякнуло. Вот.

– И что же?

– А вот то! Чувствую, начало меня от земли отрывать. Будто сила какая-то схватила. И я не могу ни пошевелиться, ни закричать, ни на помощь позвать. Там решетка рядом оказалась железная, ограждение какое-то… Представляешь, я до решетки дотянулся, ухватился и…

– Ну? Ну?!
– стонал от нетерпения Жорка.

– Из стены решетку вывернуло, а меня все-таки на метр от пола оторвало. А потом стал на бок заваливаться. Я быстрее эту решетку от себя отшвырнул, думаю, если падать придется, то чтоб не на железо. И только успел от решетки избавиться, тут меня об пол как шмякнет! Руку вывихнул, старик… Вот так.

– А тетя Паша?

– Откуда ты знаешь, что ее зовут тетя Паша?
– подозрительно спросил парень.

– Да ты же сам сказал!
– нашелся Хрустаков.

– Да? Не заметил даже… Ну ладно. Ей директор выговор объявил. Она, оказывается, подписку дала, что не будет злоупотреблять своей силой. Такая у человека убежденность, столько страсти, ненависти она в проклятие вкладывает, такая у нее уверенность в правоте, что возникает материальная сила. Приезжали как-то иностранцы, и решил наш директор показать им умение тети Паши. Но ничего не получилось. Конфуз. На сцене сила у нее не возникает. Только и удалось ей бумажку на расстоянии поджечь.

– Как?

– А, чепуха. Фокус-покус. Держит директор бумажку в руке, а тетя Паша в десяти метрах стоит. И говорит… Дескать, гореть тебе синим пламенем. Но ничего не вышло, бумажка только с уголков обуглилась, и все. Тогда директор и говорит иностранцам… Вы, говорит, станьте вон там на площадке на беломраморной и закурите, а окурки на пол бросайте, ногами их топчите, можете, говорит, для пользы дела даже плюнуть на пол пару раз. Иностранцы смущаются, отказываются, мол, нам такого никогда в жизни не суметь. Ничего, еще как сумели. А директор наш не будь дурак из-за угла тетю Пашу на них и выпустил. А мы уж тут наготове с магнитофонами, эксперимент все-таки. И я сам слышал… Как увидела наша бабуля беспорядок, тут у нее и вырвалось… А, говорит, чтоб вас громом разразило! Как сказала, старик, как сказала! Мы потом на магнитофоне ее слова прокручивали, и то маленькие электрические разряды возникали. А тогда!… - Парень зажмурился и, обхватив лицо руками, начал раскачиваться из стороны в сторону.

– Что же произошло тогда?
– спросил бледный от волнения Хрустаков.

– Громыхнуло так, что стекла не везде выдержали. Гром, старик, самый настоящий гром. Резкий, с треском, как раскололось что-то. И молния! Ветвистая, кривая молния от потолка в пол. Иностранцы в кружок стали, вот в центр кружка молния и ударила. В полу дыра, понял? В мраморном полу круглая дыра размером с хороший арбуз. А края оплавлены. Там под мрамором бетон, арматура железная - все оплавлено. Иностранцы в себя пришли, щупают, по-своему лопочут, понять ничего не могут. Спустились на этаж ниже - и там в полу дыра. Четыре этажа молния пробила и в землю ушла. Правда, внизу дыра уже поменьше, мой кулак еле проходил.

Хрустаков долго молчал, глядя горящими глазами на опустевшую кружку от пива, потом спросил:

– Слушай, а у нее нет такого проклятия… Чтоб тебе пусто было?

– Старик!
– Парень похлопал его по плечу.
– У нее столько этих проклятий… Трое докторские диссертации защитили, понял? Однажды у нее вырвалось… Чтоб тебе на том свете в смоле кипеть!

– И что?!
– ужаснулся Хрустаков.

– Ничего. Представляешь, совершенно ничего не произошло. Но мы потом догадались - она же про тот свет говорила… Но человек, которому она это сказала… Был человек, и нет его. Сам-то он остался, но это уже бледная тень… Все о будущем думает, богословием увлекся, а однажды застали - в лаборатории в какой-то кружке смолу кипятит. И только она пузырями пошла, он туда, в эту смолу, палец и сунул.