— А что вам так не понравилось? — спросил Дени. В конце концов, ты ловишь, тебя ловят…

— Со мной было шестеро солдат. Четверо были убиты в схватке. Двое только ранены, он велел их добить. Даже того, кто только вывихнул руки.

Да. То-то наш капитан ждал всего. Это даже по меркам северной границы немного слишком жестко. Впрочем…

— Полковник де Рэ — вильгельмианин. С севера. Он прибыл сюда позавчера. И узнал наши новости.

Делабарта долго разглядывал сотрапезников, переводя взгляд с одного на другого. Да, ему должно быть, непонятно, как католик с вильгельмианином служат в одном штабе и превосходно уживаются между собой.

— Мой отец командует полком городской стра… — капитан прикусил язык, потом понял, что — поздно, проговорился. — Вы не понимаете. Это выглядело… плохо. Но было бы в десять раз хуже. Про Арль все слышали. Через день после того уже было назначено… вышла бы резня, в магистрате вовремя узнали — и ничего другого не успели.

— Вашему магистрату следовало выяснить, кто толкал горожан на погром, и взяться за них. Впрочем, вы правы, могло быть хуже — и кто-то у вас хотел, чтобы было хуже.

— Это все знают, кто.

— Ваш новый епископ… Кстати, вы знаете, почему в свое время мавры поначалу едва не взяли у вестготов половину Испаний?

— Нет, господин генерал. — Капитан с удовольствием выслушает очередное рассуждение де Рубо, только бы подальше от неприятной темы… а чем дальше от де Рэ, тем лучше. Лучше бы он своих солдат в глупую ловушку не тащил, чем теперь лязгать зубами на северянина.

— Каракалла дал жителям провинций римское гражданство. И так оно потом и шло — свободные, что находились внутри границ, были гражданами. И в Испаниях тоже. Потом туда пришли вестготы и поначалу оставили все, как есть. Но они довольно скоро начали ссориться из-за веры — ортодоксы против ариан. И обе стороны в какой-то момент решили, что неправильный христианин не может дать правильную клятву… а значит не способен быть подданным. А там же еще и иудеи жили, и язычники, много язычников… — улыбнулся де Рубо. — Эти уж просто под горячий закон подвернулись. Так что когда мавры перепрыгнули пролив, поначалу очень многие были готовы встретить их как дорогих гостей, даже среди христиан. Лучше платить налог и жить свободно, чем лишиться воды и огня, если победит противная партия. К счастью, угроза была настолько серьезной, что в Толедо быстро забыли о глупостях… и вспомнили только сейчас.

— Кстати, — добавляет Дени. — В Марселе не знают, кто открыл нашей армии ворота в Арле, или не говорят?

Если он сын полковника городской стражи, может и знать.

— Говорят, — кивнул Делабарта. — И большей частью неправду. Когда объясняешь, что это были католики, не верят. Но и вправду трудно поверить.

— Арль был вашим только восемь лет, — напоминает Дени. — Ничего удивительного.

— Но мы для них — единоверцы… — лицо у парня почти треугольное: скулы широкие, подбородок узкий. Когда вот так вот приоткрывает рот в обиженном недоумении — совсем треугольник, равносторонний, хоть сейчас в учебник фортификации.

— Аурелия хочет делить подданство по вере. Мы не хотим.

Мы не хотим, но, возможно, придется. Но не сейчас. Не завтра. И не через десять лет.

— И вы будете, — качает головой Делабарта. — С такими как граф де Рэ.

— С такими как он… нет, — серьезно отвечает де Рубо. — Вы просто пока не видите разницы. Вам обидно, что вы играли в карты, а с вами сыграли в шахматы, обыграли, да еще и сорвали на вас злость за поражение в предыдущей партии, к которой вы не имели отношения. И вам неприятно, что равные могут считать вас… предателем, тогда как вы всего лишь вместе с другими выбрали меньшее зло.

Делабарта вскидывает голову, смотрит на генерала, хлопает глазами. Пытается почесать нос лубком. Прислушивается к одному ему слышному голосу, думает. Потом слегка краснеет.

— Вы правы, господин генерал. Благодарю вас за урок.

Я бы, думает Дени, с удовольствием обменял его на двоих де Рэ.

— Что вы предпочитаете, — спрашивает генерал, — переночевать здесь — или сразу ехать обратно?

— Прос-стите?..

— Я же не могу судить, что у вас с рукой. А если вы упадете с лошади, лучше вам не станет.

Теперь до марсельца действительно дошло. Дошло, что ему сказали… но гораздо медленнее доходит, что это не шутка. Вопросительный взгляд устремлен на де Вожуа.

— Вас проводят до нашей заставы, — отвечает Дени. — Хотите — сейчас, хотите — утром. Вас отпускают, — на всякий случай добавляет он. — Оружие я вам верну.

Тем более, что шпагу де Рэ не забрал, значит, прав на пленника не предъявляет. А молодой человек не дурак, при северянине ни словом не обмолвился о том, кто его отец. Дважды правильное решение — и батюшке раскошеливаться не придется, и выместить на Арнальде ненависть к его отцу и магистрату Марселя де Рэ не сможет.

— Но почему?

— А что с вами делать? — говорит Дени. — Можете считать это возмещением за грубое обращение.

— Благодарю, господин генерал, господин советник… — капитан поднимается, раскланивается. — Я предпочту уехать сейчас. Не хочу, чтобы мои люди сделали какую-нибудь глупость.

Молодой человек хотя бы поговорит с отцом. А тот, пожалуй, поймет, что ему сделали предложение. Можно воевать так, как хочет епископ. А можно иначе. И второй способ много приятнее для всех. Арль был аурелианским восемь лет — и восстал при первой возможности, хотя мы кузены и по крови, и по языку. Зачем нам такой Марсель? И зачем Марселю война на уничтожение?