Шрифт:
Генерал встал, опять подошел к окну, уперся лбом в крестовину.
— Он не только пыль солдатам в глаза пускал, — сказал он. — Он еще хотел посмотреть, что я сделаю с подаренной мне возможностью. Затем и убил этих людей. В кои-то веки, Дени… в кои-то веки попался человек, способный слушаться — и он не знает, кого.
— Слушаться? — Де Вожуа казалось, что он-то привык понимать де Рубо. Хотя бы в четырех случаях из пяти. Сейчас, видимо, и был тот пятый. — Устроить без позволения вылазку на ничейную полосу… да какую там вылазку, заранее подготовленную засаду. Это ж честолюбец, каких свет не видывал. Спит и видит своего предка, который Афинами управлял! В плане послушания ему бы поучиться у де Жилли!
— Сейчас полковник де Рэ отдает себе распоряжения сам. Ему, видно, раньше никто не приказывал ничего хорошего. А слушаться Бога он не научился, что для севера не удивительно.
— Его, — с трудом припоминает советник, — кажется, сразу на полк и поставили. Заботой Ее Величества. Даже герцогу Ангулемскому с его королем-Живоглотом и то больше повезло — все-таки не прямиком в генералы…
Говорят, что маршал Валуа-Ангулем начинал с ординарцев. Скорее всего, аурелианская сказочка — он все-таки герцог, и титул унаследовал чуть ли не в семь лет. Но на Арль и впрямь спикировал генерал, едва отпраздновавший двадцать первый день рождения, а воевать он уже умел по-настоящему. Значит, все шишки набил раньше.
Восемь лет назад Валуа-Ангулем взял город Арль, а капитан де Рубо город сдал. Сдал — и в марше на Авиньон ухитрился вывести не только всех раненых солдат — там других уже не было, и командиров над ним не было. Еще вывел горожан, испугавшихся генерала: Валуа-Ангулем еще на севере отличался жестокостью по отношению к вильгельмианам. Тогда де Рубо и сам был католиком. Говорят, из Арля вышел католик, а в Авиньон пришел вильгельмианин. Врут. Это они потом уже с госпожой Переттой все обсудили и решили, что так будет правильно.
А де Рэ двадцать пять, и полком он командует лет семь. На северной границе с Аурелией, где так и воюют полк против полка, то выкусывая у противника по деревеньке, по городку, то не позволяя аурелианцам сделать то же самое. И он не понимает, чем Марсель отличается от Бриенна, не хочет понимать.
— Война, Дени. Война… на три четверти удача, наитие, искусство, стечение обстоятельств, и только на четверть — умение. А должно быть наоборот! — Де Рубо почти кричал. — Не так, как мы сейчас. Наоборот. Совсем. Чтобы на одну десятую — гений и удача, а все остальное только мастерством. И вот они решили мне навредить. И прислали мне мальчика, из которого можно сделать ремесленника. Настоящего ремесленника, он хочет уметь, он может уметь… Где они были пять лет назад со своими интригами? Что я теперь стану с ним делать, он же отравлен…
— Он уже не мальчик. Это Гуго у нас еще мальчик, а это уже… — Де Вожуа махнул рукой: не браниться же при де Рубо. — Он не только отравлен. Он и сам может других отравить. Вы же знаете, что сломать противнику руку, обезоруживая, можно либо от недостатка опыта, либо нарочно…
— Да конечно же нарочно… Дени, вы не поняли? Даже этот марселец понял. Они для него враги, которые перешли черту. С ними можно все, что не вредит делу. Это распоряжение, он сам его написал и сам выполнил. Сел на коня и поехал. Имеющий меру в руке своей…
— Я бы с него глаз не спускал, — ворчливо бурчит советник. — Посадил бы на ошейник. Парфорсный.
— Займитесь глазами, Дени. И учтите, он будет эти глаза искать. Пять лет назад меня он слушаться тоже не стал бы. Но мог бы начать слушаться Бога, тем более, что это и проще намного.
Глава шестая,
в которой девица находит жениха, посол — наставника, адмирал — повод для ссоры, зять Его Святейшества — собаку, а драматург — вдохновение
Если фрейлину королевы Марии официально приглашают к родственнице, которой во дворце как бы официально и нет, но приглашают со всеми церемониями — паж, сопровождение… то либо мир перевернулся с ног на голову, либо случилось что-то еще более интересное. Потому что в Аурелии с ног на голову и обратно каждый месяц переворачивается если не вся столица, так хотя бы королевский дворец. И это уже привычно, как смена времен года, чередование фаз Луны и движения волн морских.
Иногда Шарлотту очень радовало, что ее устроили в свиту именно к вдовствующей королеве: траурный двор все эти приливы и отливы захлестывали хотя бы не каждый раз, а чуть реже. Мария и сама устраивала бури, но бури в стакане, в пределах своего крыла. А тут… что могло случиться? Зачем Жанна зовет ее со всеми церемониями?
Самое обидное, что и королеве, и Мэри Сетон сказали, в чем дело — а самой Шарлотте не удосужились. Обе Марии, загадочно переглядываясь и улыбаясь, велели фрейлине нарядиться и отправляться к родственнице. Что это еще за тайны траурного двора?..