На последнем вопросе супруг кривит губы. Все предыдущее его забавляло и, кажется, весьма льстило.

— Вы настолько меня недооцениваете?

— Нет. Это вы настолько себе не представляете, с чем играли. Чтобы не быть голословной… вы же не поручите человеку, нанятому старшим Орсини, совсем старшим, готовить вашу еду?

— Я представляю себе, с чем играл. А после сегодняшней встречи я представляю себе это намного лучше. Возлюбленная супруга моя, поверьте — я знал, что делал. Но я буду вам признателен, если вы расскажете мне, как смотрите на это дело…

— Я отвечу на ваш вопрос, если потом вы скажете мне — зачем.

Чезаре думает, потом кивает.

— Я расскажу и объясню. Это то, что вам следует знать. Но сначала вы расскажете, чем уж так ужасен, на ваш взгляд, мой, ваш и Его Светлости герцога Ангулемского родич. И чем он так опасен для меня, — странная усмешка, такую Шарлотта еще не видела.

— Представьте себе, что у вас нет ничего. Ни людей, которым вы можете доверить свою спину, ни мало-мальски надежных союзников, ни даже слуг, про которых можно сказать, что они сегодня не были перекуплены. Нет денег. Нет уверенности, что хоть кто-нибудь вокруг будет соблюдать хотя бы собственный интерес. Представьте себе, что при этом вы заводите личных врагов быстрее, чем пожар идет по сухой траве. Представьте, что вы играете за дело, которое считали мертвым еще до вашего рождения. Представьте себе, что вы живы и что благодаря вам это мертвое дело ходит, дышит и всем вокруг жить не дает. Подумайте, что для этого нужно.

Супруг изумленно встряхивает головой, потом проходит и садится в кресло. Тянется к кувшину с вином, встает, так и не плеснув в бокал, подходит к окну и долго смотрит в ночную темноту. Кажется, это настоящая семейная ссора, не без интереса думает Шарлотта.

Разворачивается господин герцог очень нескоро.

— Госпожа герцогиня… — очень холодно, куда холоднее, чем в первый день знакомства, говорит муж. — Я должен отметить, что вы весьма дурно отозвались о моей свите. Все это мне поведали давным-давно. И обо мне — поскольку из докладов синьора Герарди я вполне был способен сделать выводы, сходные с вашими. Было это еще в апреле, если мне не изменяет память, — еще раз усмехается Чезаре. — Тем не менее, я признателен вам за этот рассказ.

— Господин герцог, сделать выводы и почувствовать — это разные вещи. Джеймса Хейлза опасается моя родня. Со стороны отца.

— Вы хотели бы, чтобы я смотрел, как он сражается с пятью противниками?

Боже мой… думает госпожа герцогиня. Боже мой.

— Правдивый ответ — да, хотела бы. И еще больше хотела бы, чтобы этих пятерых послали вы.

— Шарлотта, — вдруг оттаивает супруг, — простите меня, я забыл, что вы — прекраснейшая и умнейшая из женщин. И с самого начала неправильно повел разговор. Поверьте, что бы ни представлял из себя этот господин, вам больше не придется за меня беспокоиться. Есть вещи, которых такой человек, вернее, именно такой человек, не может себе позволить. И одна из них — открыто или тайно поднять руку на спасителя. По крайней мере, пока о деле помнят.

Если он скажет, что спасал Хейлза из-за этого, я обижусь, фыркает про себя госпожа герцогиня. Но супруг ничего подобного не говорит. Он прав, думает Шарлотта, а я… я испугалась. Вот что это такое — испугаться по-настоящему. Оказывается, от этого начинаешь думать о худшем, а не о вероятном. А нужно было обрадоваться. Да, теперь господин адмирал связан по рукам и ногам, ну как же я не сообразила…

— Простите, милорд. Вы совершенно правы, а я всего лишь испуганная женщина, не очень понимающая, что происходит. И я хотела бы получить обещанные объяснения!

Возлюбленный супруг, вполне успокоившийся возлюбленный супруг наливает себе вина, откидывается на спинку кресла…

— Вам это и правда необходимо знать. Дело в том, что слухи о моей невозмутимости сильно преувеличены. Безделье, ожидание, мелкие ежедневные помехи, глупость, необходимость соблюдать все формальности этикета, когда над нами горит крыша, сказываются на мне не меньше, чем на прочих людях из плоти и крови. Возможно, даже больше, потому что, к счастью своему, не будучи урожденным аурелианцем, я ко многим из этих вещей не привык. Я устаю. Когда я устаю, я начинаю делать ошибки. Или совершать поступки не ошибочные сами по себе, но невежливые по отношению к моей свите. Один из таких инцидентов имел место в королевской приемной.

Невежливые по отношению к кому?.. Раз, два, три, глаза ясные, улыбка теплая, голова работает, в обморок падать будем потом… К свите? Вернее, конечно, и к свите тоже. Но как нужно рассуждать, чтобы в первую очередь подумать именно об этом? И ведь сейчас было то же самое. Он решил, что виноват передо мной. Виноват тем, что пренебрег моими чувствами. Напугал.

— А чтобы как следует отдохнуть, мне нужно… — спокойно продолжал супруг…

— Убить кого-нибудь? — ну это как раз знакомо, просто и привычно. Та самая родня со стороны отца, даже не через одного, а практически поголовно.

— Я предпочитаю не доводить дело до подобного, — качает головой супруг. — Учтите, что этим кем-то может оказаться кто угодно. Совершенно кто угодно, — раздельно повторяет он. Шарлотта верит сразу. — И меня это не всегда устраивает. Потом.

— А что же?

— Мне нужны настоящий противник или настоящая опасность. Лучше вместе, тогда совсем хорошо и хватает надолго.

Замкнутый круг, думает Шарлотта. Чтобы не причинить ненароком вред кому-то из ближних, он иногда должен пугать до полусмерти этих же ближних. Бедный милейший капитан де Корелла. Бедные мы все… но я как-нибудь привыкну. Постараюсь.