Аурелия — огромная страна, Мария всегда это знала — но она бывала лишь в Лютеции, и со всем двором, тогда ехали в каретах, и все казалось совершенно иным. Вроде бы путешествие как путешествие, привычное и удобное. Дамы едут в каретах, болтают с сопровождающими, останавливаются на обед и ночлег, вновь едут… все под рукой — наряды, книги, украшения. Обозы с необходимым тянутся от горизонта до горизонта. Теперь весь ее багаж умещался в седельной сумке. Это было… странно. Очень мало вещей. Очень много неба, ветра и свободы. Все приходится делать самой, решительно все: нужно помнить о том, что их сопровождают, отставая и опережая на пару часов пути, люди кузена. Могут и подъехать, если сочтут нужным. Заговорить о чем-то. Расспросить потом на постоялом дворе…

Значит, внешне все должно быть благопристойно. Только в обратную сторону. Хотя и без крайностей. Они еще загодя, в Орлеане, решили, что молодому Гордону стоит слегка приболеть. Долгая дорога, чужой климат, столичная жара — неудивительно, что молодой человек в конце концов что-то подхватил, не железный же он. По словам графа, мальчик несколько дней честно кашлял на людях… и теперь это позволяло ей чаще отдыхать, спать в отдельной комнате и вечером валиться с ног, не опасаясь разоблачения.

Не сразу, не на первый день до нее дошло, что для постороннего наблюдателя граф просто удивительно терпелив к больному спутнику. Ни заботиться о лошадях, ни носить багаж, ни исполнять любые другие обязанности младшего по возрасту и положению «курьеру» не приходится. Остается надеяться, что сопровождающие придумают себе какое-нибудь убедительное объяснение. Люди лучше всего верят в то, что сами придумали. Это она знала с детства. Если чему и учит жизнь при дворе — тому, как обманывать и вводить в заблуждение, тратя на это как можно меньше сил и времени. Нужно несколькими штрихами нарисовать картину — а все остальное окружающие впишут сами, впишут и поверят. Господин граф — опасный человек. Он смотрел на рисунок, но видел то, что есть на самом деле. Иначе ему бы никак не догадаться, что она согласится, захочет и сможет.

Мария не хотела быть ему благодарной. Из-за того, что он смотрел дальше, чем остальные, и из-за того, что был слишком грубым. Грубым — и снисходительным, совершенно невозможное, неприятное сочетание.

— Я назову вас как подобает, когда вы сойдете с корабля, — еще в первый день бросил он после краткой размолвки. — Не бойтесь, я не забуду, кто вы. А вот вам, курьер, лучше это забыть.

Она тогда согласилась, уговорила себя согласиться. Так нужно. Побег есть побег. Если ты путешествуешь в мужском платье, то не можешь ждать, что тебе подадут руку и подставят ладони, когда запрыгиваешь в седло. Мелочи, все это мелочи — зато женщинам только иногда и под строжайшим присмотром позволено вот так, подставив лицо ветру, мчаться через поле.

Но она больше не женщина. Не вдова, не кузина. Она — королева.

В Каледонии все будет по-другому. Будет так, как захочет она. И она не станет спрашивать, можно ли. Ее мать ссорилась с парламентом и водила войска. Эта старуха на юге, старуха, сидящая на чужом троне, не просто ездит на охоту, а гоняет дичь следом за борзыми… и выступает на прениях юристов, как доктор права, а не как королева. Она будет решать. Но это все мелочи, мелочи, главное — она будет править.

— Какая большая страна, — вслух повторяет недавнюю мысль Мария. Приходится перекрикивать встречный ветер, но ехать часами молча невыносимо. Слишком много мира, слишком много жизни — этим нельзя не делиться. — Я никогда не думала, что бывает так много людей…

Их действительно очень-очень много. Вдоль дороги все деревни и деревни, разделенные полями или негустыми перелесками, дома на холмах и под холмами, поля и огороды, всюду — коровы, овцы и козы, такие смешные и милые издалека, но совершенно необщительные, когда к ним подходишь поближе. Деревни и маленькие городки, а на дорогах путешественники в телегах и каретах, верхом и пешком. Купцы немногочисленными группками и целыми караванами, странствующие студенты, подмастерья и попросту бродяги, дворяне с подобающей свитой и без, паломники, идущие пешком в монастыри, повивальные бабки и врачи. Она бы запуталась во всех этих людях в разной одежде, с разными повадками — но господин граф подсказывал иногда.

— Недостаточно большая, — говорит граф. — Слишком много людей, слишком мало земли. Нам, к счастью, до такого далеко пока. А Аурелии Великий Голод сильно помог, если можно, конечно, об этом так говорить.

— Вам не стыдно?!

— Нет. Стыдно должно было быть тем, кто это допустил. Но только благодаря этому здесь не случилось войны вроде франконской.

Все-таки он злой и неприятный человек, думает Мария, отвернувшись в сторону. Там вдалеке пасутся очень милые овечки… а по обочине идет кучка женщин совершенно ужасного вида — платья едва ли не сваливаются с плеч, сорочек под ними нет, а юбки слишком короткие. Волосы у всех немытые и накручены на деревянные рожки. Женщины громко галдят и отчего-то призывно машут руками… ей машут. Одна такая страхолюдина посылает Марии поцелуй.

— Это, — не без злорадства объясняет спутник, — женщины скверного поведения. Наверное, к армии прибиться хотят.

— Такие… бедные?

— На всех богатых покровителей не хватит, понимаете ли. А с солдат сколько возьмешь…

— И это тоже называется повезло?

— Это как сказать… обозы ходят медленней, порядок не наведешь — и не только. Зато проще сделать так, чтобы женщин там, где пройдут, обижали меньше. Все равно трудно, — и почему-то ей кажется, что граф одновременно и груб, и осторожен.