А мальчика точно учили для поля. Не только драться, но и отдыхать, используя любую возможность. Это при том, что он еле улизнул из кардиналов? Очень интересно.

Осторожно глотая сухой июльский воздух, Пьер размышляет о том, хватило бы у него терпения год за годом учиться сражаться — учиться не для забавы, для войны — зная, что победы и военная слава заранее уже, с детства, назначены не ему, а брату. Бездарному, надо отметить, просто до невозможности бездарному для такой приличной семьи брату. Если кто-то это видел, если кто-то понял, легко догадаться, почему слух об убийстве старшего младшим из зависти к атрибутам знаменосца Церкви возник едва ли не в день убийства. Это предположение… напрашивается само. И уже потому, наверное, ложь.

Молодой человек ловит слишком пристальный взгляд, приподнимает брови — и, вот так чудо, — не прячется в раковину. То ли понимает, что уже рассказал о себе гораздо больше, чем мог бы словами за год, и не беспокоится по этому поводу, то ли просто не думает ни о чем подобном.

— Я бы хотел, если это возможно, поближе познакомиться и с вашим учителем, — говорит Пьер.

— Моя свита, господин коннетабль, рассказывает странные истории о вашем сыне…

— Что, помилуйте, странного можно о нем сказать? — Интересный оборот событий. Будем надеяться, что свита говорит о его качествах бойца и ни о чем ином.

— Что его умение владеть оружием уступает только широте его души.

— Я, — смеется коннетабль, — думаю, что он будет рад продемонстрировать и то, и другое. Поскольку застолья любит не больше вашего.

— Я буду вам крайне признателен. Мигель!

Толедский капитан задумчиво оглядывается, потом смотрит вниз — и спрыгивает во двор. Полуобщипанная розовая астра в зубах. Остается только гадать, кому предназначен сей цветок.

— Вы тоже пренебрегаете защитой?

— Если только вы будете очень настаивать, господин коннетабль. Я все-таки не столь важное лицо в кампании…

— Ну что ж, слово гостя — закон.

— Дон Мигель, — укоризненно говорит супруга с галереи. — Вот уж не думала, что вы попробуете получить преимущество таким образом…

— Мы, бедные толедцы, — отзывается снизу капитан, — берем преимущества там, где видим.

Явившийся тут же Жан немедленно оценил раскладку и подобающей защитой тоже пренебрег. Якобы чтобы уравнять диспозицию. На самом деле ровно потому, что и как посол, и его наставник, и многая молодежь Аурелии уже вздумали считать, что коли доспехи для рапиры не препятствие, то они и вовсе не нужны. Шалопаи… взять, что ли, учебный меч — да и показать всем троим, почем такое легкомыслие?

C другой стороны, учить герцога учили именно под доспех. Вернее, и под доспех тоже. Так что легкомыслие, наверное, относится к дружескому бою. Кстати, тоже зря.

Если посчитать… Пьер не уверен в том, что война опаснее в сравнении именно с дружескими поединками. Может быть, все наоборот. И ему, как старшему, определенно нужно прекратить все это безобразие или хотя бы заставить всех сменить оружие. Нужно. Нужно… но герцог все-таки, вздохнув под взглядом толедца-цербера, надевает и застегивает шлем, а со своими делами капитан уж как-нибудь разберется. Как и Жан.

Два на два — это не четверо, это много хуже. Два на два — с разным вооружением и защитой, с разной скоростью… столбы, подпирающие галерею, мы не снесем. Остального — не жалко.

Сам по себе толедец, конечно, коннетабля интересовал — но это потом. Будет время и побеседовать, и проверить друг друга, и обменяться кое-какими секретами, а пока напротив — нет, не двое. То ли один человек — пусть две пары рук, две пары глаз, но это одно двуликое, всевидящее, сплавленное намертво существо… то ли трое. Три клинка, и в зазоре между спинами подстерегает невидимый, но ясно ощутимый противник.

Жан попытался разбить эту пару дурным натиском, с налету — и откатился этакой волной от утеса. Напарники даже обозначать удары не стали, только намекнули: здесь прохода нет. Небрежно так, с ухмылкой. Отмахнулись. И улыбаются. Оба. Вторую улыбку через решетку шлема видно. Что делать будете, хозяева?

Нет, наскоком это не пробивается. И силой не проламывается. Капитан чуть послабее будет, зато он опытнее намного, точен и экономен. А еще они притерты друг к другу намертво, как старые постройки — где раствор не нужен, так надежно камни вписаны друг в друга. Не глядя, знают, где поддержать, где перекрыть опасное направление. Вот Жан еще раз попробовал — и опять убит.

Пьер не спешил. Это пусть чадо возлюбленное, ретивое и выносливое притом, наскакивает. Ну убьют еще разок, не обеднеет. Силы много, терпения, как ни странно, тоже — вот и пусть ковыряет эту стенку, может, и найдет какую-то щербинку. Но вряд ли. Тактика у посла и его капитана самая что ни на есть верная: стой себе, пока противник мучается в попытках до тебя добраться. Сам подставится — сам и виноват. Лишних усилий не делаешь, не устаешь… почти что отдых. Но зато и торчишь посреди поля, кто угодно успеет пушку навести. Впрочем, это они пока развлекаются. Щеголяют слаженностью, дразнят — и выматывают потихоньку. Но им же первым и надоест.