— Если бы герцог послушался брата, ту ночь он, во всяком случае, пережил бы.

— Я не думаю, что это бы хоть что-нибудь изменило. Меня если что и удивляет в происшествии, так это то, как поздно его убили, — разводит руками сиенец.

— Отчего же вы так думаете? — Расследование, конечно, давно прекращено приказом Его Святейшества, но, кажется, попутчик знает что-то, ускользнувшее от глаз следователей.

Раскачивается в такт движению кареты подвешенная к потолку лампа. Яркие пятна света скачут по темному бархату, которым обит изнутри экипаж. Почти как солнечные зайчики, которые пускает шаловливая детская рука. Скверная дорога, верхом по ней ехать куда легче. Но, будем надеяться, жених с сопровождающими не сумеет обогнать папского секретаря.

— Покойный герцог вел… рассеянный образ жизни. Он был не только чрезмерно внимателен к чужим женщинам, он еще и был не склонен учитывать желания самих женщин. И его представления о развлечениях часто выходили за рамки приемлемого даже у ромской молодежи, которая, согласитесь, отличается некоторой вольностью в нравах.

Синьор Петруччи кривит рот. Он сказал именно то, что хотел сказать. Ходок… сыну Папы, тем более этого Папы, простили бы и не такое. Да и что тут прощать? У молодых людей горячая кровь, это один из камней, на которых стоит мир. А вот насильники и убийцы, глупые, наглые, ничего не стесняющиеся насильники и убийцы, редко заживаются на свете долго.

— Его заманили в ловушку и нанесли ему девять ранений, из которых смертельным стало последнее. Его убивали несколько человек и каждому хотелось кусочек. Труп не обобрали. Тридцать дукатов, которые покойный взял с собой, остались на нем и были найдены вместе с телом. Это месть. — заключил сиенец. — А слухами можно пренебречь. Если бы кардинал Валенсийский решил избавиться от брата, тот бы умер при совершенно ясных обстоятельствах… и, скорее всего, от несчастного случая или какой-нибудь превратности войны.

— Слухи и впрямь бессмысленны и оскорбительны для всего семейства Его Святейшества. Да, синьор Петруччи, боюсь, что вы совершенно правы, — в той части, что касается мнения о покойном герцоге Гандии уж точно. Если отойти от языка протокола, то избалован был любимый сын Папы просто непомерно. — Жаль, что убийц так и не нашли, было бы меньше пересудов.

— Не думаю, мессер Бурхард. Я полагаю, что Его Святейшество отлично понимал, что делал, когда отказался искать убийц. Во всяком случае, когда отказался искать их открыто. Мне кажется, что он очень быстро отыскал, если не самих преступников, то причину, подвигнувшую их на преступление. И решил, что какие угодно слухи будут лучше правды.

— Знай Его Святейшество имена преступников, они бы уже не ходили по земле.

— Может быть. Может быть, уже и не ходят.

В престранную сторону заехал разговор, думает Иоганн Бурхард. Очень похоже на то, что сиенец знает о летнем убийстве побольше прочих, но где же он был раньше, когда за пару слов, внесших в дело ясность, его озолотили бы? Может быть, он попросту рассуждает, упражняя разум очередной загадкой? В любом случае беседу эту нужно запомнить. Рассказывать о ней Его Святейшеству и бесполезно, и попросту жестоко: новое разбирательство он не начнет, но вновь вспомнит о своей потере со всей остротой. А вот когда вернется из Орлеана герцог Беневентский…

— Вы думаете обо всем, что происходит вокруг?

— Да, мессер Бурхард. Иногда это очень неудобная привычка. А иногда… от случайности, от камешка, от какой-то посторонней мелочи начинается дорожка, в конце которой — открытие. Это даже не счастье, это — представьте себе, что вы переспали с мирозданием — и оно вами довольно.

Все-таки, думает папский секретарь, он выпил лишку, да и я, кажется, тоже. Затеяли разговор на ночь, лучше не придумаешь. Папскому семейству кости перемываем, прах убитого тревожим, и все ради досужей беседы. Хорошо, что попутчик из тех, кто не побежит ославлять мессера Бурхарда сплетником, да и сам Иоганн не опустится до подобного. Однако ж, время перевалило за полночь. Пожалуй, стоит лечь спать… вот и синьор Петруччи зевает.

— У карет есть свое удобство: беседуешь, спишь, просыпаешься — а снаружи уже совсем другой город.

— Да, — соглашается синьор Петруччи. — Или другой мир.

Орлеан — чертовски большой город, в котором чертовски трудно остаться незамеченным, если не прилагать к тому особых усилий. У студента юридического факультета орлеанского университета Кита Мерлина не было оснований прятаться.

Что удивительного в том, что означенный студент, с утра выслушавший две лекции и выдержавший коллоквиум, к полудню проголодался и зашел пообедать в университетскую харчевню? Решительно ничего. Сидит себе человек, восполняет затраченные на университетские штудии силы, а что один сидит, и вокруг студентов его факультета не видно — тоже обычное дело. То ли все остальные на лекции, а этот решил прогулять, то ли этому деньги из дома прислали, а остальные к последним числам месяца поиздержались и теперь не могут себе позволить приличный обед, перебиваются хлебом да луком. Всякое бывает…