И молчит. Молчит. Молчит.

У графини де ла Валле хватка очень хорошей наездницы. Возможно, удержит за поводья понесшую лошадь. Обычно кавалеры водят дам под руку. Здесь случай обратный. Неважно, это все неважно, эта дама послана сюда промыслом Господним, не иначе.

А за дверьми королевского кабинета — пандемониум. Человек двадцать. Господа придворные. Обер-шталмейстер, обер-камергер, гофмейстер, церемониймейстер и прочие значительные лица. Бледные, красные, синеватые, зеленоватые значительные лица — целая радуга, ни одного здорового оттенка. Среди них Мигель и Герарди. И они тут. Эти из породы зеленоватых. Сами виноваты, что явились и слушали это все — а ведь у них был приказ. Герцог Ангулемский — из породы красных.

И только госпожа графиня имеет нормальный человеческий и весьма приятный вид.

Хоть кто-то.

Мужчины — как дети. Сначала малые, потом проказливые, потом опять малые. Все поголовно. И только попробуй на время отвлечься, выпустить помочи, понадеяться, что они уж как-нибудь сами — жди беды.

Анне-Марии казалось, что Жан взялся за ум. Еще ей казалось, что она неплохо представляет, что у единственного сына на оном уме. Оказалось, ничего подобного. Но это еще вчера вечером оказалось, когда любимое чадо сообщило, что пора готовиться к свадьбе. С благословения ромейского посла. Слушая его рассказ, она то смеялась, то грозилась взяться, как встарь, за розги. Совсем от рук отбились, что он, что его Карлотта ненаглядная, что гость из Ромы. Один напрашивается на убийство, другой его на брак благословляет, еще спасибо, что не обвенчал самолично, как нам повезло, что он уже не кардинал.

Когда с утра в дом явилась несколько смущенная лейб-гвардия в составе пяти человек, Анна-Мария подумала, что, напротив, не повезло. Уже за один раз решили бы все, и довольно.

Что дражайший супруг, что любимый сын — оболтусы, молодой и великовозрастный, — королевского гнева не убоялись. Не привыкать. Хихикающие вслух арестанты отправились в свои покои под честное слово, Анна-Мария велела гвардейцев накормить завтраком и двинулась во дворец. Вразумлять Его Величество. Напугает еще нашу дорогую невесту, она-то его почти и не знает. А если невеста еще и за Жана испугается, то королевское тело никакая лейб-гвардия не охранит… и что прикажете делать тогда?

Его Величество, конечно, сам виноват, ну почему нельзя было сразу сделать, как она посоветовала — но он все-таки король. И относиться к нему следует с уважением. Карлотте, во всяком случае.

Так что следует поторопиться. Местопребывание же Его Величества во дворце будет обнаружить легко — по цвету лиц придворных и дворцовой обслуги, дрожанию стекол, битым предметам и прочим верным приметам.

Тоже мне, все не наиграется, а ведь за тридцать ему.

Искать короля, впрочем, не пришлось, в первом же коридоре не повезло еще раз: Клод. Собственной персоной — и не просто так, а к ней. Что-то странно выглядит — у него и обычно-то румянец яркий, а сейчас на щеках просто пятна, словно у крестьянской девицы, не умеющей обращаться с румянами.

— Счастлив вас видеть, мадам, вы чрезвычайно кстати.

— Почему это на вас лица нет, герцог?

— Потому что, — топорщит перья Клод, — там у короля господин посол Корво. Короля отсюда слышно.

И правда, слышно. Стекла дрожат. Королевский вопль, пауза, опять королевский вопль. Посол? Зачем?

— С чего это вдруг он? — Валуа-Ангулем тащит ее по коридору, словно шлюпку на буксире, едва не бежит. — Король-то как всегда…

— Вы знаете, что это не всерьез, ваш супруг знает, что это не всерьез, даже я знаю, что это не всерьез. А вот послу никто ничего объяснить не додумался. И он, представьте себе, помчался защищать ваше семейство от королевского гнева.

— О Господи… Король его…

— Вы неправильно оцениваете ситуацию. Если все пойдет, как шло, я рискую унаследовать трон несколько раньше, чем рассчитывал. Надеюсь, вы не будете спрашивать меня, почему я не стал вмешиваться в эту ссору?

Да уж, одно появление Клода в поле зрения Его Величества с гарантией превратит скандал в побоище — и охрана вмешается…

— Вы искали меня?

— Вас, Ее Величество Маргариту, Ее пока не совсем Величество Жанну…

— А, понятно… Но зачем?

— Видите ли, мадам, я этому… все-таки присягал и жизнь его, к величайшему моему сожалению, обязан беречь. А еще я совсем не хочу казнить его убийцу. Учитывая, — клекочет Клод, — мой собственный опыт в этой области.

Кажется, дело плохо: «Что?! Вы мне еще и врете в лицо?!» — доносится из-за дверей, которые, вот какая радость, никто не охраняет. Оба гвардейца стоят, изумленно вытаращившись на двери, каждый на свою половинку. Дураки, дятлы, полная зала дятлов, два десятка, что ж такое, все приходится делать самой, да это ж так просто…

Анна-Мария вырывает у Клода руку, проходит между гвардейцами.

— Вы… законовед! Вы просто… — таращит глаза Людовик.

Давным-давно отец, большой любитель псовой охоты, научил Анну-Марию, что лучший способ утихомирить двух сцепившихся кобелей — облить водой.

После чего одного кобеля обязательно следует увести. Ну не Его Величество же уволакивать из его собственных апартаментов?

Посла, что удивительно, за шкирку тащить не нужно. Воду с лица стряхнул, осколок вазы из волос выдернул, и идет себе, и даже что-то вроде поклона изобразить умудрился. Только лицо неподвижное совсем, мраморным было бы, да только кровь из мелкой царапины на скуле проступила, это вряд ли Его Величество, наверное, просто другим осколком задело.