Волшебник встал и долго стоял у окна, вдыхая холодный ветер. Дворовые постройки и ближние поля уже терялись в тумане, ползущем снизу на перевал. Во дворе мелькали огни и слышались приглушенные голоса: День Присутствия надвигался так же неотвратимо, как эта ночь. Когда сделалось совсем поздно и усадьба наконец затихла, Владен накинул меховую куртку и отправился в зал, где на следующий день должен был состояться пир. Как бы ни сложились в будущем его отношения с этим домом, он оставался теперь единственным наследником Треллена, а значит, у него были кое-какие обязанности.

Сколько он себя помнил, у дверей этого зала накануне Дня Присутствия выставлялась символическая стража. Двое рослых молодцов, заслышав шаги Владена, насторожились, но тут же узнали господина.

Волшебник приветствовал их наклоном головы и толкнул тяжелые резные двери. Яркие костюмы стражников, новенькие, с иголочки, полностью повторяли одежду воинов Камана Браса, не то гвардейцев, не то телохранителей – Владен с удивлением обнаружил, что уже не помнит этих подробностей. А ведь когда-то они были вбиты в него крепко-накрепко, так что казалось, до самой смерти не сотрутся в памяти… От таких мелочей, собственно, зависело само существование Дийнавира: древнее пророчество гласило, что Дом на Перевале не будет разрушен до тех пор, пока Каман Брас и его люди, полегшие у этих стен в давние времена, будут раз в год являться на ритуальный пир. Они исправно делали это вот уже более двухсот лет, прошедших с ночи, когда войска Аара, истребив почти всех защитников юго-западной границы Гарселина, вынуждены были отступить, так как сами понесли чудовищные потери. Гарселин сохранил свободу, почти весь Дийнавир отстроили заново, и только этот чертог по-прежнему темнел старым деревом и поблескивал мутноватой от времени бронзой, чтобы Камана Браса и его людей не сбили с толку перемены. На пиру призраков в День Присутствия выставлялась та же драгоценная посуда, пелись те же песни, разносились те же кушанья, что и двести лет назад, и любое намеренное изменение обряда приравнивалось к предательству. Граница Гарселина оставалась неприступной, пока неукоснительно соблюдался древний ритуал. Об этом знали в Гарселине, солончаковых степях Мадора, в зеленом плодородном Семиречье и, само собой, очень хорошо помнили в Ааре…

Владен прошелся по залу, обостренными чувствами ощупывая его закоулки.

Про владыку Аара и Мадора говорили, что он сильнейший из ныне живущих магов. Об этом судачили простолюдины, сплетничала королевская знать, но только маги понимали, что сила эта зиждется не столько на отточенности мастерства, сколько на отсутствии внутренних ограничений. Орден Ночи усердно развивал в своих приверженцах своеволие. Аарет оказался лучшим учеником, далеко опередившим своих учителей. Кстати, по странной случайности, никого из последних уже не было в живых…

Враждебной магии в зале не ощущалось. Напротив, в воздухе реяло что-то невыразимо грустное и прекрасное, какими всегда видятся издалека дни минувшей славы.

Владен хорошо помнил, как ему в первый раз разрешили присутствовать на пиру призраков. Они с Гиннеаном поднесли чашу Каману Брасу, который сидел во главе стола в своем ярко-голубом одеянии и, казалось, был занят не столько едва слышной для уха живых беседой, сколько своими тайными думами. Собственно, Гиннеан должен был сделать это один как наследник Дийнавира, но Треллен прочел в его глазах такое смятение, что махнул рукой и позволил Владену сопровождать брата. Мальчики на нетвердых ногах прошли через весь зал, и Гиннеан подал герою чашу, от волнения и любопытства забыв должным образом поклониться.

– Вот мой сын, господин, – сказал тогда старший Дийнастин, который собственноручно прислуживал легендарному воину. И, чуть поколебавшись, добавил:

– А это – племянник…

Каман Брас принял питье, осушил чашу – вино, прикасаясь к его губам, превращалось в тонкий прозрачный пар – и отдал ее обратно, при этом взглянув сперва в лицо Владена, а уже потом – юного сына Треллена. Глаза призрака были внимательны и глубоки, но удивительным образом лишены блеска. Как выяснилось позже, это было все, что сумел разглядеть Гиннеан, в то время как Владену почудилась в чужом взгляде еще и странная пристальность, как будто сквозь глаза Камана Браса на него изучающе смотрел кто-то другой, скрытый и могущественный… Герой жестом отпустил мальчиков, и те пошли назад через зал, стараясь двигаться медленно и чинно, хотя обоим очень хотелось побежать.

Волшебник замер при мысли, что завтра ему придется вновь встретиться с Каманом Брасом лицом к лицу -уже как единственному наследнику Треллена… Что он увидит в глазах призрака теперь, став могущественным магом, освоив большую часть тонкостей своего ремесла, научившись различать мельчайшие переливы чувств, красок, звуков? Его душу всколыхнуло волнение, вроде предвидения грядущих изменений в судьбе, но он пригасил его, заставив себя сосредоточиться на осмотре чертога.

Он внимательно исследовал запас факелов и сложенные в очаге поленья. Магия огня проявляется самой первой, и неожиданности такого рода были ни к чему. Тщательно накрытый стол поблескивал в лунном свете серебром, ничего не дрожало над ним, кроме голубоватых лунных бликов. Владен запрокинул голову и долго, прищурившись, разглядывал потолок. Старые темные балки выглядели совершенно обыкновенно. В зале было тихо, гулко и покойно. Владен оставил его, совершенно уверенный в том, что ничье вмешательство не испортит завтрашнего пира.

Когда он вышел на улицу, успокоенность неожиданно сменилась неясной тревогой. Было очень тихо, слишком тихо, на вкус опытного мага. И тишина эта пришла до срока – по многим признакам, тайным и открытым, он знал, что некоторое, пусть очень короткое время пока отделяет его от полуночи. День Присутствия еще не начался, еще не время было этой призрачной тишине вторгаться на широкий, окруженный добротными хозяйственными постройками двор. Владен замер и стоял, вбирая окружающее зрением, обонянием, чувствительной кожей, он даже попробовал, как горчит на языке осенний воздух. Когда наконец со звоном караульного колокола пришла полночь, мир неуловимо изменился, и уже ничего нельзя было разобрать. Волшебник ощутил некоторую досаду, что День Присутствия помешал ему. Теперь оставалось только идти спать. Он поднялся в свои комнаты, чувствуя, как воздух вокруг него становится холоднее и теряет запах. Дийнавир останется для него призрачным до следующей ночи, пока будет длиться мистическое застолье. А когда через сутки в полночь пир закончится, в доме и во дворе снова потеплеет и жизнь войдет в свою колею. Такой привычный, с детства знакомый обряд, такие насквозь изученные тонкости ритуала…

Но почему в этот раз так трудно дышать?

С утра подготовка к пиру была более сдержанной, чем накануне. Слуги двигались чинно и непривычно тихо, сознавая значимость этого дня, который одновременно вмещал в себя и праздник, и длительную пытку ожидания.

Дожди, как по команде, кончились, тучи отступили. Весь день, который здесь принято было называть Днем Присутствия, небо оставалось прозрачным и солнечным, и лучи играли в начищенных до блеска приборах в ритуальном зале, и чем дольше длилась их игра, тем гуще наливалось серебро закатной кровью. Время тянулось очень медленно. Сразу после полудня многие обитатели дома слышали шум, похожий на отдаленный, глухой топот копыт, и над Дийнавиром пронеслась большая тень, заслонив на мгновение солнце. Все выглядело так, как будто призрачное войско проскакало по небу в сторону Алвессинского хребта. Ждали, что оно вскоре вернется, привлеченное запахом курений и пищи, но опустилась ночь, а широкие скамьи вдоль стола и резное кресло во главе были по-прежнему пусты. Чем больше сгущалась снаружи темнота, тем теснее становилось в ритуальном чертоге, потому что даже те, кому не обязательно было присутствовать, кто из благоговейного страха обычно пережидал пир снаружи, теперь собрались здесь, еще усугубляя своим встревоженным видом тягостное предчувствие беды.