Степа взялся уладить дело, он попросил у старухи отвертку, что-то покрутил и позвонил. Вместо яростного звонка раздался треск, ясно слышный, но уже не угрожающий покою.

Боев уснул так крепко, что Наталья Федоровна не сразу решилась его разбудить. Стояла и раздумывала, как быть. Уснул голодный, но уж очень хорошо спит. А в это время раздалось змеиное шипение телефона. Наталья Федоровна уверенно взяла трубку. Чей-то далекий голос доложил:

— Это Крутилин говорит. Слышишь, Роман, я сейчас поля объехал. Утром хотим сеять. Как ты думаешь?

— Очень хорошо, — прохрипела баба Земскова, прикрывая большой ладонью трубку и рот. — Одобряю, можешь сеять. — Она оглянулась на спящего Романа и воровато добавила: — С высоким качеством…

И осторожно повесила трубку.

Актер и в самом деле приходил к Стогову, но не жаловаться и не разрешать мучивший его вопрос: имеет ли он право, не зная диалектики, руководить кружком? Нет, у него было совсем другое и совершенно практическое дело: ему надо было немедленно съездить в город за костюмами для будущего спектакля.

Стогов пообещал помочь и сам спросил про счетовода Женьку, который обвинил актера в непонимании диалектики. Об этом он слышал от Боева. Спросил в шутку, не придавая конфликту никакого серьезного значения, но тут же пожалел, что спросил.

— Чепуха, — ответил актер, и лицо его начало медленно наливаться кровью. — Мальчишка. Позер. Он сам в диалектике ни черта, извиняюсь, не разбирается.

Стогов, желая на этом покончить, проговорил:

— Ну и хорошо. А я было подумал…

Но актера уже понесло:

— Диалектика! — гремел он. — С нас не спрашивали диалектику, когда мы на уральский фронт добровольно, всей труппой пошли.

— Это и есть диалектика, — улыбнулся Стогов, но актер его не услышал.

— Ранение там получил, — трагически продолжал он. — Наш театр разъезжал по линии фронта. Пули и казачьи клинки не страшили нас. Мы ставили Шекспира, а под пестрым тряпьем костюмов у каждого наган. А как играли! Никогда прежде мне не приходилось испытывать такой восторг, такой подъем… Зато, скажу я вам, как принимала нас публика. Бойцы, оборванные, полуголодные, сидят, забывая обо всем. В Гурьеве мне даже венок поднесли. Лавровый. Понимаете, наскочили на склеп, там венок. Захватили с собой, а потом поднесли… Я вам, если пожелаете, покажу. Верно, венок рассыпался, но лента осталась. Очень любопытно: розовая, полинявшая. А на ней славянской вязью: «Покойся с миром. От гурьевского дворянства». На обороте бойцы химическим карандашом написали: «Да здравствует искусство! Бей белую казару!» Диалектика!

— Несомненно, — согласился Стогов. — Я обязательно приеду посмотрю. А эту ленту вы берегите. Это для музея.

— Венок истлел, — продолжал актер, — осталась нетленная слава и желание служить трудовому народу. Объявили коллективизацию, и я первый в нашем театре вызвался ехать в деревню. Учителя поехали, актеры. Разве я мог остаться в стороне? Русская интеллигенция всегда была с народом. Мой дед был крепостной музыкант, отец — наемный лакей у здешнего барина, я выбился в актеры, и это до революции всегда мне ставилось в вину. Актер из мужиков, лакейский сын — и так предан сцене. Какое оскорбление искусства!

Стогов уже не жалел о потраченном времени, разговор становился интересным.

— Ну вот и действуйте, — проговорил он. — А поставите Мольера отлично, тогда легче будет толковать о диалектике. Штука эта нехитрая для того, кто умеет работать и хочет работать. А счетовода этого я сам проэкзаменую. Вы говорите, он дурак?

— Дурак? Да нет же. Просто молодой еще. Он талантливый.

— Ну, а если талантливый, то все в порядке.

Шум ветра разбудил Крутилина. Он поднялся, послушал, как били в стекла тяжелые редкие капли дождя, и вышел на крыльцо общежития.

В черных окнах стоял бестрепетный блеск неполной луны. В черном просторе степи, далеко, у самого почти горизонта, видны огни шонинского стана. Влажный запах шел из степи. Крутилин подумал, что теперь пора сеять. Земля созрела и готова принять семена. Нужно торопиться. И еще он подумал, что, может быть, у Шонина сеялки уже наполнены зерном и только ожидают рассвета.

Он увидел Сергея Зотова, который поднялся еще раньше, чтобы посмотреть лошадей. Все были в полном порядке.

— А у тех ничего не заметно? — спросил Крутилин, показывая в сторону шонинского стана.

— Нет, — засмеялся Сергей, — куда им. Не видел, как они в грязь зерно кидают? Гектар пять забросали, да потом что-то задумались, перестали. А вечером в село уехали гулять. — Он широко зевнул, невнятно поговаривая: — Рассветает уже.

Крутилин сказал, что надо посмотреть дальние поля. Сергей пошел седлать лошадей. Вся эта возня потревожила колхозников. Крутилин велел всем приготовиться.

Тучи уходили за горизонт, открывая посветлевшее небо. Крутилин и Сергей Зотов тронули поводья, и застоявшиеся кони пошли по дороге.