Тамар, которая начала расстилать одеяло на своём матраце, остановилась:

– Почему, на всю жизнь?

Шели легла на свою кровать, закурила и положила ноги на маленькую железную лестницу у края кровати.

– Почему? Почему? – Шели вытянула губы к потолку, изрытому трещинами вдоль и поперёк. – Радиослушательница Тамар из Иерусалима спрашивает "почему"? А, в самом деле, почему? Почему моя мама в возрасте сорока пяти лет решила выйти замуж за этого отвратительного типа? И почему мой настоящий папа умер, когда мне было семь? Красиво это? И почему клопы любят жить в матрацах? – сказала она и стукнула себя по загорелому бедру.

– Нет, правда? – сказала Тамар и приблизилась к её кровати. – Почему... почему ты сказала, что это на всю жизнь?

– Боишься, да? – тихо сказала Шели с жалостью. – Ничего, все так сначала. Я тоже. Думают, что пришли сюда на недельку-другую. Как в лагерь, блин. Лагерь для творческой молодёжи. Все хорошие детки, которые слегка убежали от фартука мамочки. Потом остаются. И остаются, и остаются, и даже, если убегают – в конце возвращаются. Оно затягивает, это дело, трудно объяснить тому, кто только пришёл. Это как кошмар, из которого невозможно вырваться.

Тамар отошла и села на свою кровать.

– Не завидую тебе, - сказала Шели и села, раскинув ноги, - ты ещё в той стадии, когда больно. Когда скучают. Когда вдруг какой-то запах в воздухе заставляет вспомнить яичницу-глазунью, которую готовила мама, с тонко порезанным салатом сбоку, верно?

Тамар склонила голову. Для неё это был не салат. Когда в последний раз её мама стояла на кухне? Когда в последний раз она произносила фразу, которую Тамар не могла заранее предугадать, и которая не звучала до этого в какой-нибудь телевизионной семейной драме? Когда она вообще была там, была по-настоящему, без её оболочки жалости к себе, не сетуя каждым выражением и жестом на свою судьбу, которая привела её в эту семью, когда прямо настаивала на своём мнении перед Тамар, перед отцом Тамар, и когда, чёрт возьми, действительно была мамой для "всех этих Тамарок", как она называла их с милым искусственным вздохом, да, да, всех этих Тамарок, стремящихся друг к другу и вечно ссорящихся? Но вдруг, без всякой подготовки, её пробрала неожиданная тоска по папе и на одну минуту, совершенно против её воли - у неё ещё есть к нему длинный счёт – она снова оказалась на их ночных прогулках, только она и он, быстро шагая в молчании, час, полтора, много времени требовалось ему, чтобы, наконец, решиться немного счистить ради неё свою ребяческую кожуру гордости, свою непрямоту, и прекратить, наконец, дразнить её и прерывать каждое её предложение саркастическими замечаниями, и лишь тогда она на мгновение ока встречалась с человеком, которого он хоронил в себе глубоко-глубоко, жестоко и методично; и вдруг вспомнила, как однажды, год назад, не больше, он рукой остановил её прежде, чем войти в дом, и поспешно сказал: "Говорить с тобой, всё равно, что говорить с мужчиной", и она знала, что в его устах это самый большой комплимент, и удержалась от вопроса, почему, собственно, у него нет ни одного друга, мужчины, чтобы изливать ему душу.

– Я это уже, слава Богу, прошла, - сказала Шели очень издалека, - я их вычеркнула совершенно. Обоих. По мне так пускай хоть умрут. Я теперь сама себе мама и папа. А что, я целое родительское собрание! – Снова откинула голову назад и запустила в воздух колокольчики своего смеха, но они прозвучали слишком громко. Она нервно порылась в одном из своих рюкзаков и вынула новую пачку Мальборо.

– Тебе сигарета не мешает?

– Нет. А тебе собака не мешает?

– Почему мешает? Динка её зовут? Пусть будет Динка. Это не как кот Алисы в стране чудес?

Тамар улыбнулась:

– Ты второй человек в мире, который догадался. – Первым был, конечно, Идан.

– Не смотри на меня так, - сказала Шели, - я, если бы сдавала в этом году на аттестат, наверняка бы расширила литературу. – Она вытянула губы в сторону собаки: - Иди сюда Динка, - Динка встала и подошла к ней, как будто годами знала её, - иди к маме, и к маминой маме, и к маминому папе...- она закурила, выдохнула дым в сторону углом рта. – Какие у неё глаза... – прошептала она, - она всё понимает. – И вдруг зарылась лицом в собачью шерсть, и долгие минуты в комнате не было никакого движения, только плечи Шели слегка дрожали. Динка стояла. Красивая и благородная, она смотрела вперёд. Тамар перевела взгляд на окно. Косые потоки света проникали сквозь порванные сетки. Тысячи пылинок непрерывно поднимались в них. Шели развернулась на кровати, уселась спиной к комнате.

– Это заразно, - сказала, наконец, надтреснутым голосом, - когда приходит кто-то новый, ещё пахнущий домом, это вдруг нападает и на тебя, нарушает всю твою систему.

Тамар сидела на своей кровати и теребила большие пальцы ног. Потом резким движением вытянулась на ней во весь рост, ощущая ямы и ухабы матраца, и уколы грубого одеяла.

– Поздравляю, - сказала Шели, - это самый трудный здесь шаг. Как войти в море, когда вода доходит тебе, сама знаешь, докуда.

– Скажи, - спросила Тамар, - почему в комнатах почти никого нет?

– Потому что все на представлениях.

– Где?

– По всей стране. Вечером, поздно, они начнут возвращаться. Некоторых не бывает по два дня, но потом возвращаются сюда. А в пятницу вечером все всегда здесь. – Она выпустила колечко дыма и, улыбнувшись, бросила сквозь него: - Как каждая большая и дружная семья.

– Ага, - Тамар переварила новую информацию. – А как ребята здесь?

– Разные. Есть стоящие, действительно, что надо, особенно музыканты, а есть так себе. Большинство просто психи. Не говорят с тобой и не замечают, что ты есть. Большую часть времени под кайфом, а когда нет, - она повела рукой с сигаретой, - лучше держаться от них подальше. Дай им – съедят тебя живьём.

– Под кайфом? Но Песах сказал мне...

– Что наркотики здесь запрещены. Как же! – она издала продолжительный грубый звук. – Он бережёт свою задницу.

– Правда?

– "Правда"? Какая же ты детка, в самом деле. – Шели минуту смотрела на неё изучающим взглядом. – Тебе не стоит здесь находиться, ты знаешь? Здесь тебе не... – она искала слово, и Тамар рассерженно продолжила про себя: "не как в твоих книгах". Но Шели не хотела её обидеть, сверкнула улыбкой и быстро обошла опасное место, - а кто тогда продаёт ребятам продукт по постоянной цене, кто? И кто заботится, чтобы здесь всегда были банги и марочки? Не он? Не его бульдоги?