– Кто это – его бульдоги? – спросила Тамар, обессилев.

– Те, кто нас возит, кто сторожит нас на представлениях. Ты ещё познакомишься с ними слишком близко. А он ничего не знает, сечёшь? Он чист. Его голова занята искусством, и оградить нас от улицы, и дать бедным сироткам горячую еду каждый день, Януш Корчак, блин. Но нет дня, чтобы они не пытались мне продать, и тебе попытаются. – Шели немного повернула шею и посмотрела на Тамар. – Хорошо, может не сразу, сперва проверят, кто ты и что. Скажи – ты принимаешь?

– Нет. – Один раз во время той поездки в Арад она курила и всё. И когда ей иногда предлагали, не соглашалась, ей даже трудно было объяснить почему. Что-то связанное с отношениями между внутренними чувствами и посторонними веществами.

– Твоё счастье. Я тоже нет. У меня есть характер. Я не прикасаюсь. Раз в неделю травка, только, чтобы проветрить душу. И иногда, когда совсем хреново, немного кристаллов, и всё. Но героин? Миллион долларов предложат мне – не дотронусь. Двухметровой палкой не дотронусь. Фиг вам! И так вся жизнь в дерьме, так пусть я хотя бы буду в полном сознании, чтобы видеть каждую ступень по пути вниз.

Тамар хотела спросить про Шая. Видела ли его Шели здесь, знает ли она, в каком он сейчас состоянии. Жив ли он вообще. Большим усилием заставила себя молчать; потому что, несмотря на то, что Шели была симпатична, Тамар мучила мысль, что, может быть, Песах послал её выведать, кто она. Это было нелогично, это было мерзко подозревать Шели, но за последние месяцы она выдрессировала себя подозревать почти каждого, чтобы ни разу не ошибиться; и что было хуже всего, Тамар знала, что Шели хорошо чувствует ту тонкую плёнку, которую она сейчас натягивает на себя.

– Но я чего-то не понимаю, - сказала она после долгого молчания, - зачем он организовал всё это, Песах. Что он с этого имеет?

– Искусство, - засмеялась Шели и выдохнула столб презрения в потолок, - устроил себе частное агентство со своими артистами. Он организует, он назначает выступления, он развозит, держит в руке всю страну, мобильники, биг босс. Биг импрессарио де ля шматес. Он действительно это любит. И не забывай, что он целый день стрижёт купоны.

– Что это значит?

– Деньги. – Шели пощупала воображаемые купюры и пустила воображаемую слюну. – Мани... Динарос... Гелт. – У неё был талант смешить каждым своим движением, и Тамар, несмотря на скорбное настроение, смеялась без перерыва.

– Но это не... здесь, наверно, что-то ещё, а? Иначе, для чего всё это, - Тамар указала рукой на комнату, на заброшенную больницу, - не может быть, что всё это он делает только из-за нескольких шекелей, которые мы зарабатываем на улице? – Даже, если Песах предпочитает быть всего лишь "мелким удачливым жуликом", всё равно не хватает ещё одной детали в головоломке, окружающей её. Она не могла сказать себе, что. Что-то связанное с работой и прибылью. Какое-то противоречие между размерами затраченных усилий, которые она ощущает вокруг – вся эта организация, и этот огромный дом, и развозка по разным городам – и между количеством денег, которое этот Песах мог бы получить из шапок, положенных на тротуар.

Шели минуту помолчала, изгибая губы вокруг сигареты:

– Сейчас, когда ты говоришь... – Она хмыкнула, и Тамар, к удивлению, не была уверена, что она говорит правду.

– Что, ты никогда об этом не думала?

– Я знаю? Думала, не думала, какая разница. Может быть, вначале. Наверняка. Вначале много думают. Мозги работают сверхурочно. Потом, я тебе говорила – втягиваются. – Она подтянула колени к животу и съёжилась. – Ты встаёшь утром, тебя везут на выступление. На два выступления, на десять выступлений. В один день ты переезжаешь из Тель-Авива в Холон, в Ашкелон, в Нес-Циону, в Ришон. Ты стараешься не слышать парней, сидящих впереди, его сторожевых псов. Только послушав их, тебе хочется позвонить Дарвину и сказать, господин, вы в корне ошибались, человек не развился из обезьяны, обезьяна дегенерировала из человека. – Она в совершенстве изобразила обезьяну, которая чешет грудь, вылавливает блоху, осматривает её и раскусывает её между раздвинутыми губами.
– Один-два раза в день тебе покупают что-нибудь в пите. Ты ешь на улице, в каком-нибудь заброшенном дворе, в машине между выступлениями. Ты спишь. Тебя будят, ты выступаешь. Не знаешь, это Бат-Ям или Нетания. Везде одно и то же дерьмо. Все улицы и площади похожи. Все зрители похожи, всех мальчиков зовут Дин, а девочек Ифат, кроме русских, у которых это Евгений и Машенька. А все остальные просто скупердяи без имён. Позавчера один паразит кладёт мне в шапку купюру в двадцать шекелей и наклоняется взять сдачу пятнадцать, представь себе. По счастью, я не пнула его ногой в зад. Так через несколько таких дней ты уже не знаешь, утро это или вечер, пришла ты или уходишь. Ты заканчиваешь работу, аплодисменты, очень хорошо, собираешь деньги, идёшь к месту встречи, тебя ждёт машина, или она как раз ждёт в другом городе кого-то другого и ты должна целый час жариться на солнце, - пока она говорила, её лицо сморщивалось, наполнялось ненавистью и становилось взрослее её возраста, - наконец машина приезжает, твой лимузин, ламбургини, субару несчастный, ты влезаешь и сжимаешься, как только можешь, и сидишь так ещё час, чтобы придурок, который тебя везёт, не доставал тебя разговорами о теории относительности. В конце дня ты уже не помнишь, где была, что делала, и как тебя зовут, и когда ночью тебя привозят, у тебя едва хватает сил съесть пюре, которое мамочка Песаха сожгла, и ты ползёшь наверх спать. Видишь? – сверкнула она широкой улыбкой. – То, о чём я говорила: сверкающая жизнь звёзд, блистательный мир богемы! – моргнула три раза и отвесила лёгкий поклон, заканчивая выступление.

Тамар долго молчала. Чувствовала, как твердеют её мышцы, будто готовясь принять удары грядущих дней.

– А почему ты сегодня здесь? – спросила она.

– Сегодня у меня была инспекторша по надзору за несовершеннолетними, - засмеялась Шели, - какая-то фифа с дипломом, которая уверена, что она величайшее творение Бога со времён тостера. Но, по крайней мере, раз в месяц у меня есть выходной, чтобы выслушивать "но скажи мне, Шели, почему ты отказываешься помочь нам помочь тебе?"

– Почему инспекторша? Что ты сделала?

– Что я сделала? Чего я не сделала? – Она, поколебавшись, засмеялась. – У-ух, как видно, что ты новенькая... Здесь таких вопросов не задают. Здесь ты ждёшь, что тебе сами скажут. Не говорят – не спрашивают. В любом случае – ты спросила, я отвечаю: я никого не убила, кроме нескольких пачек "Мальборо", которые я перевела в свою законную собственность, не заплатив. Ты упала с кровати?

– Нет. Ты украла сигареты?

– Кошелёк у меня спёрли в первый же день, как ушла из дому. Уже на автобусной станции в Холоне. Я осталась без ничего, а для меня больше чем еда и питьё –сигареты, без них я тут же умираю с голодухи. Откуда мне знать, что у них там камеры, и сыщики, и все дела?