Как ни было это грустно, но Макаров все более убеждался, что «Ермак» не способен выдержать толчков о полярный лед, даже при малом ходе, а потому необходимо, прежде чем продолжать испытания корабля, сделать в его корпусе кое-какие улучшения. Макаров решил немедленно отправиться в Ньюкастль. Непредвиденная переделка корабля срывала намеченную программу работ. Плавание в Карское море отменялось. Но иного выхода не было. Макаров старался успокоить себя. Он заносит в дневник: «Ледокол идет вперед — и это главное. Если бы ледокол останавливался и не двигался ни вперед ни назад, то над всем поднятым мною делом надо было бы поставить крест. К счастью эти опасения не оправдались, а, напротив, выяснилось, что полярный лед ломается хорошо на большие глыбы, которые, прикасаясь к корпусу ледокола, не производят значительного трения. Что же касается крепости корпуса, то ее можно значительно улучшить, и если одною сталью нельзя достичь необходимой крепости, то надо искать решения вопроса в комбинации стали с деревом и найти наилучшую форму корпуса. Короче сказать, идея, проповедуемая мною, оказалась верна — и это главное. Легкая ломка полярного льда была для меня большим утешением. С плеч свалилось крупное бремя — ответственность за исполнимость идеи, и я могу сказать, что, взвесив все обстоятельства, я остался доволен испытаниями этого дня».

Несомненно, при всей своей способности делать из опыта правильные выводы, Макаров несколько недооценивал в то время всех трудностей борьбы с тяжелыми полярными льдами для корабля, подобного «Ермаку». Срочные переделки креплений на заводе Армстронга, как показали последующие плавания, мало помогли делу, и если сильные машины ледокола успешно продвигали его вперед, то корпус оказался все же слабым для сопротивления ударам массивных и крепких ледяных торосов. Макарову казалось, что успех дела зависит главным образом от успешной ломки льда, на деле же выяснилось, что крепость корпуса корабля имеет едва ли не большее значение.

Целый месяц ушел на ремонт ледокола в Ньюкастле, куда он прибыл 14 июня. Шпангоуты по ледяному поясу в носовой части заменили более прочными, было удвоено число заклепок у шпангоутов в носовой части. Решено было снять передний винт, заменив его конусом.

14 июля 1899 года «Ермак», обновленный и подкрепленный, вышел во второй полярный рейс. По просьбе Макарова, завод командировал в плавание своего представителя.

В море налетел сильнейший шторм. Даже сдержанный Макаров замечает, что волнение было огромное и высота волн достигала восьми метров. При стремительной качке с креном в 47° «Ермак» почти, плашмя ложился на воду. Подошедшей волной смыло метеорологическую будку, находившуюся на самом верху командирского мостика. «В продолжение 17 часов продолжалась эта убийственная качка, — вспоминает штурман «Ермака» Николаев, — самочувствие у всех было неважное, и только адмирал был весел, все 17 часов он выстоял на мостике, шутил и хвалил погоду и, глядя на кренометр (прибор для измерения крена), маятник которого переходил за пределы крайних делений, говорил, что этот прибор для «Ермака» не годится».

Достигнув Шпицбергена, «Ермак» повернул на север и вошел в обширные ледяные поля, на всякий случай уменьшив ход. Макаров был чрезвычайно удовлетворен, убедившись, что после переделок корпус не так дрожит при ударах о торосы. Разница была очевидна для всех, и ледокол шел то разводьями, щелями, то проламывая путь напрямик.

Под вечер, когда «Ермак» двигался средним ходом, впереди появились мощные нагромождения торосов. Тотчас уменьшили ход, но было поздно, ледокол ударился о лед с такой силой, что остановился. Кинулись в носовое отделение и обнаружили большую пробоину. Ледокол ударился самой нижней носовой частью о выдвинувшийся вперед на большой глубине подводный ледяной выступ. Образовалась пробоина около полутора метров в длину и пятнадцать сантиметров в ширину. Два носовых шпангоута были смяты. Вода хлынула в пробоину. Пустили в ход водоотливную помпу, водолаз подвел пластырь. С помощью мешков с паклей удалось, наконец, заделать пробоину я откачать воду. Но вода продолжала поступать.

Вторая проба «Ермака» в полярных водах оказалась не удачнее первой. «Как бы пробоина ни была подкреплена деревянными распорками, — замечает Макаров, — все же корпус в этом месте ослаблен и не столь крепок, как был прежде. Сознание того, что в подводной части есть большая дыра, ни в каком случае не действует поощрительно и, хотя у меня была полная уверенность в непроницаемых переборках, все же благоразумие требовало сдержаться, насколько это возможно, и не заходить за некоторые пределы.»

Несмотря на такое замечание, Макаров все же решается идти на север.

Конечно Макаров был уверен в прочности надежно испытанных им водонепроницаемых переборок. Очень вероятно, что он, не желая, по его собственным словам, останавливать плавание, хорошо понимал, с каким злорадством встретят неудачу его враги. Макарову в этих условиях надо было доказать, что даже серьезные повреждения не могут помешать «Ермаку» продолжать плавание во льдах, и плавание продолжалось. «Ермак» благополучно прошел «по разным направлениям около 230 миль, частью легким льдом, частью очень тяжелым». «Пробоина не представляла опасности немедленного потопления для судна, снабженного переборками, но дальнейшее следование через лед должно было увеличить повреждение, и это могло вызвать опасное положение», — замечает Макаров. Опасное положение корабля, несомненно, чувствовалось всеми и, конечно, не способствовало особенно веселому настроению. Сопровождавший Макарова, хорошо приглядевшийся к нему, штурман Николаев, вспоминая впоследствии о плавании, писал: «В совершенстве изучив все отрасли морского дела, адмирал изучил и душу человеческую. Он умел расположить к себе людей, умел угадывать их настроение и вдохнуть энергию и бодрость в упавших духом. Во время плавания «Ермака» на север бывали случаи, когда команда и офицерский состав вместе с ученой экспедицией впадали в уныние. Тогда, чтобы ободрить команду, адмирал шел к ней в кубрик, собирал всех вокруг себя и говорил о родине, патриотизме, чувстве долга и величии души русского человека. Говорил так убедительно и вдохновенно, что лица матросов оживлялись, а в глазах, устремленных на любимого адмирала, загоралась энергия и готовность идти с ним хоть на край света» [88] . Тот же Николаев сообщает и о другом примере спокойного мужества и находчивости адмирала. В трюме, наполненном паклей, керосином и другими легко воспламеняющимися материалами, вспыхнул пожар. «Адмирал первый спустился в горящий трюм и лично руководил тушением пожара, спокойным и твердым голосом отдавая нужные распоряжения. Только благодаря его находчивости и присутствию духа не произошло паники и гибельных последствий».

Макаров вообще был человеком очень организованным, умевшим ценить время. Учил он этому и других.

Рабочий день на «Ермаке» обычно проходил так: за утренним чаем, посоветовавшись с Макаровым, каждый решал что будет сегодня делать. Макаров советовал экономно распределять время.

«Не забывате, — говорил он, — что лето на севере очень короткое, нам дорог каждый день, каждая минута. Старайтесь все, а сам я буду стараться как только могу, чтобы ни один день у нас не пропадал даром. Мы должны доказать всему миру, что не одни только иностранцы способны вносить ценные вклады в науку, но и русские люди. Они готовы даже жертвовать собою, чтобы только принести пользу своей Родине, вплести хоть один лист в ее лавровый венок».

После чая все расходились по своим местам и принимались за работу. Ровно в полдень колокол возвещал о сборе к обеду. После обеда полагался короткий отдых. Степан Осипович уходил к себе писать дневник. В 3 часа, выпив по стакану чая, каждый снова возвращался к своим обязанностям. Окончив работу в семь часов вечера, все собирались в кают-компанию, где обменивались впечатлениями, и около восьми часов ужинали. После ужина Макаров обыкновенно задерживался в кают-компании. Нередко его просили что-нибудь рассказать. Он охотно соглашался. Рассказывал он увлекательно и картинно и невольно будил у слушателей мысль. Отличительной его чертой была скромность. Даже говоря о случаях из своей жизни, он умел как-то не выдвигать себя на первый план.