Все было на месте, кроме одного – в воздухе не чувствовалось запаха детского страха – и, разумеется, энергии, а также не было видно бесконечных датчиков – глубокого сканирования, магического сканирования, а также полного набора охранных систем. Это не считая металлического ограждения высотой в шесть футов, опутанного колючей проволокой; это «украшение» Мирович приказал возвести перед старой кирпичной стеной, которая, видимо, резала ему глаз.

«Кто это сделал, Дэнни?»

Голос Джейса, хриплый от гнева, после одного из наших поединков.

«Кто вбил тебе в голову, что ты никчемное существо? Скажи мне, кто? Черт побери, кто это с тобой сделал?»

Помню, как Джейс обернулся и зло посмотрел в соседнюю комнату, словно там спрятался мой обидчик.

– Джейс, – прошептала я, обращаясь к пустой, затянутой туманом улице, – я не хочу туда идти.

Но… то ли подчиняясь воле магической судьбы, то ли из упрямства, порожденного бесконечной усталостью, я решила довести дело до конца. А кто, скажите мне, сделает эту работу за меня?

В правой руке пульсировала боль. Я дотронулась до кармана, в котором лежали серебряные ожерелья. Если я не ошибаюсь – а я очень на это надеюсь, – то сейчас Келлер следит за мной. Вот и хорошо – теперь я потащу его за собой, как тянет за собой металлическую стружку магнит, как ховер, брошенный в районе Тэнк, притягивает к себе охотников за запчастями. Как драка в Рио собирает возле себя толпу зевак.

Думая об этом, я достала из кармана три ожерелья, оставив одно, и принялась их разглядывать. Странно, но энергии от них не исходило. Хотя если Келлер наложил на них пассивное заклятие, я могла его и не почувствовать. Когда речь идет о заклятиях, пассивные обычно означают слабость, однако их главное назначение – сделать тебя невидимым.

Я крепко сжала пальцы в кулак; острые кончики амулетов впились мне в кожу. По руке потек ручеек энергии, острой как бритва; руке стало горячо. Энергия растекалась по руке, таяла, кружилась, старалась вырваться наружу.

Я смотрела на свою руку; от мощного притока энергии ногти начали светиться.

Новые воспоминания.

Щелк!

Самое мерзкое, когда тебя начинают избивать хлыстом, вовсе не первый удар по спине. Первые мгновения ты вообще ничего не чувствуешь, зато когда в спину впивается железный наконечник хлыста, наполненный энергией, тебе начинает казаться, будто спину прижигают раскаленным железом; потом тебе кажется, будто хлыст бьет не только по спине, но и по всему телу, а потом в сплошную боль превращается весь мир. Ты начинаешь кричать; этот крик исходит из самых недр твоего тела, ты не можешь его сдержать. Нервы приказывают телу молчать, но оно не слушается, оно предает тебя, оно ломается и начинает умолять о пощаде.

Я разжала кулак.

«Валентайн, Д. Ученицу Валентайн просят срочно зайти к директору».

В руке блеснул металлический наконечник – длинный, тонкий и острый. Сотворенный из энергии и металла ожерелий, он тоненько зазвенел, когда я прикоснулась к нему пальцем. Тихо присвистнув, я взглянула на ворота.

Они были слегка приоткрыты; между прутьями решетки скользили клубы тумана. «Зайди ко мне», – сказал оживший директор своей насторожившейся экс-ученице. Кажется, эти безумные, произнесенные безжизненным голосом слова относятся ко мне. Глубоко вздохнув, я полезла в свою сумку. Спрятать серебряный наконечник было не во что, поэтому я просто завернула его в кусок мягкого пластика и сунула в карман, где лежало четвертое ожерелье.

«Я думаю, не стоит заходить с парадного входа».

И я, сойдя с подъездной дороги, растворилась в тумане.

Он был все еще там, тот старый дренажный туннель. На дне круглой бетонной ямы плавал мусор; теперь она казалась мне гораздо меньше – я ведь стала на фут выше. Опавшие листья, скопившиеся на дне ямы за семь лет, превратились в толстый слой липкой грязи. Осторожно потрогав бетон, я внимательно посмотрела вниз. Там, где дренажная канава проходила под ограждением, кто-то проделал в металлической сетке дыру. После этого, передавая тайну из поколения в поколение, ученики тщательно засыпали дыру деревянными щепками, которые тайно таскали из ближайшего мебельного магазина, делая так, чтобы вода уходила, но порванная сетка оставалась незаметной. Поскольку дыра вела под землю, она оказывалась вне зоны действия психических и электронных датчиков слежения; а если они продолжали действовать и здесь, то все об этом давно забыли. Этот секрет ученикам удалось сохранить до самого закрытия школы. Потихоньку удрать ночью из школы, чтобы немного побродить по улицам, – это в «Риггер-холле» стало традицией, которая не нарушалась даже во времена страшного правления Мировича. В конце концов, мы же были просто детьми, и пойти нам было некуда, тем более с нашими ошейниками. Мы являлись собственностью Гегемонии.

Узнав о существовании «Черной комнаты», я подумала о том, что в «Риггере» было наверняка полно тайн. А я-то считала, будто скрыть что-то от Мировича и его прихвостней невозможно. Теперь, с высоты своих прожитых лет, я относилась к этим крысам и мелким пакостникам более снисходительно. В сущности, они были просто до смерти запуганными детьми, как и я.

С той разницей, что я не сломалась. Не сломалась даже тогда, когда Мирович силой заставил меня смотреть, как умирает Роанна; теперь мне начало казаться, будто он заранее знал, что она вывернется из его старческих негнущихся пальцев, знал, что она бросится на металлическое ограждение; знал он и то, что мы с ней поклялись не выдавать друг друга.

Я не сломалась и тогда, когда он приволок меня в свой кабинет и, угрожая расправой, велел рассказать, что могла сообщить моя соседка по комнате седайин своему социальному работнику и рассказывала ли она это кому-нибудь еще. Теперь я понимаю: он до безумия боялся потерять свою игровую площадку, не говоря уже о наказании, которое могло за этим последовать, а это была бы смертная казнь – газовая камера, скорее всего. В конце концов, он отыгрался на мне. Мой отказ говорить привел его в дикую ярость, но ведь до этого я была всего лишь одной маленькой ученицей в огромной школе. Мне часто удавалось не попадаться ему на глаза.